Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы - Эмиль Верхарн

Клер. О, какие нам суждены потрясения и ужасы!

Эреньен. Что бы ни случилось, я запрещаю тебе жаловаться. Мы живем в дни великого ужаса, страданий и обновлений. Незримое становится Властелином. Люди могучим усилием стряхивают с себя бремя вековых заблуждений. Утопия покидает заоблачные сферы и спускается на землю. Это сознают даже те, кто нас осуждает.

Клер. Были сегодня утром известия о неприятеле?

Эреньен. Нет еще. Но то, что вчера предсказал капитан Ордэн, долго будет поддерживать огонь в моей душе. Этот капитан принадлежит к числу тех пылких людей, которые осуществляют невозможное. Подумай только — что, если ему и мне, нам двоим, удастся задушить войну, задушить ее здесь, на глазах у низложенных, бессильных вождей! Вызвать открытое примирение солдат — чужих и наших! Отдать этой высокой цели все силы своего существа, всю мощь своей веры! Какая прекрасная мечта!

Клер (нежно-иронически). Какая обманчивая мечта!

Эреньен. Не надо отталкивать надежду, когда она так широко раскрыла крылья. То, что сегодня кажется невероятным, завтра станет возможным и уже осуществленным. Ордэн пока узнал только о глухом возмущении, недовольстве, глубоком, но подавленном, о тайных соглашениях и союзах. Войска протестуют против войны. Они потеряли терпение, они разбегаются. Всюду говорят о справедливости. Передают неясные слухи о соглашении. Искра уже в очаге. Я жду порыва ветра, который воспламенит солому и дрова. (Прислушивается к враждебному ропоту на улице.)

Звонок в дверь. В комнату входит консул Оппидомани.

Консул. Жак Эреньен, я пришел к вам от имени правительства Оппидомани, которое просит вас об исполнении великого долга. Как ни различны наши идеи, мы несомненно согласны между собой, когда речь идет о спасении города. Мне кажется, я говорю с будущим вождем народа, который мы любим разной любовью, но одинаково горячо.

Эреньен. Предисловия излишни. Я спрашиваю, что привело вас ко мне и чего вы от меня ждете? (Жестом приглашает, консула сесть.)

Консул. Положение ваших друзей там, наверху, на кладбище, весьма плачевно. Серьезной атаки они не выдержат. Вчера правительство хотело их уничтожить, но их много, они молоды, отважны, они пригодны для защиты Оппидомани. Едва ли и теперь их можно считать мятежниками. Они озлоблены, они бастуют — и только. Но, быть может, уже завтра, при виде грозных пожаров, полыхающих вдали, они и сами станут поджигателями. Ненависть толкает на безумства, и примись они за грабежи и убийства, это еще не будет концом, но уже станет позором.

Эреньен. Я чувствую отвращение к войне. А война между людьми одной страны повергает меня в ужас. Чтобы вызвать ее, вы возмутили в Оппидомани и небо и землю. Вы довели народ до полной нищеты, лишали его хлеба, отказывали ему в достоинстве, в правах, тиранили его тело и душу, злоупотребляли его невежеством, используя притворство, ложь, хитрость, оскорбляя нарочно презрением и насмешкой. Вы преступники и негодяи!

Консул. Я полагал, что вы способны мыслить более разумно, возвышенно и трезво.

Эреньен. Я говорю с вами, как должно говорить с врагом. Я ненавижу вас, но мне вас жаль.

Консул (поднимаясь). Это оскорбление.

Эреньен. Это страстность и чистосердечие.

Консул. Прежде всего это несправедливо.

Эреньен. Так! Доколе же твердить вам о гневе городов и страхе деревень!

Я верю памяти моей: ее оружье —Воспоминаний острая секира;Она ведет злодействам вашим счет,Она насквозь вас видит и зоветБыть справедливыми во имя блага мира,Быть сильными, но презирать порок.Чуть я смягчусь хотя б на малый срок,Как начинаете вы сноваПлести обманов подлых нить.Коварство — ваших дел основа.Но вас самих оно толкает в пропасть,Грозя навеки погубить.

Консул. Итак, вы нам не доверяете?

Эреньен. Вы угадали.

Консул. В таком случае я удаляюсь. (Встает, чтобы уйти.)

Эреньен. Я жду…

Консул колеблется, делает два шага и передумывает.

Консул. Ну, все равно. Безумием было бы ставить наши поступки в зависимость от наших слов, — мы должны думать только об Оппидомани.

Эреньен. Принимая вас у себя, я думаю только о ней.

Консул. Государственный человек столь высокого ума не может не знать, как далеко мы распространили влияние и славу Оппидомани.

Ее история — история вождейИ мудрых консулов, что по земле кровавойВ багряном золоте воспламененных днейВо все края, не ведая предела,Водили армии, увенчанные славой.Тогда великое стремленье в нас горело!Народ, с его вождями наравне,Мир изумлял отвагою в войне.Враги сжимают нас кольцом огня и злобы,Им памятен триумф тех легендарных дней,Когда, взметнув безумные знамена,Мы гнали их войска в ледовые трущобы.Оппидомань для всех, как прежде, непреклонна.Колосс великолепный и прекрасный,Наш город высится в величье одиноком,Равно прославленный и мощью и пороком.А вы — вы силитесь найти в нем только зло…

Эреньен

Но солнце вашей славы уж зашло:Прославленным мечом она убила право,Но именно теперь, как дивная мечта,Со мною к вам идет иная слава,Нетронута, сильна и девственно чиста.

Эта слава соткана из новой и глубокой справедливости, душевного героизма, пылкой отваги и временного неизбежного насилия. Она менее блестяща, чем ваша слава, но более надежна. Ее ждет весь мир. Вы ее боитесь, я горячо ее жажду, но оба мы чувствуем, что она близка и неотвратима. Вот почему вы просите моей помощи, вот почему я позволяю себе уже обращаться с вами как с побежденными. Что бы ни делали вы и вам подобные в этот час, вы полностью зависите от моего согласия или отказа.

Консул. Вы заблуждаетесь…

Эреньен. Нисколько! Как и я, вы знаете, что без моей помощи вы бессильны. В моих руках вся великая духовная сила Оппидомани.

Консул. Вы забываете, чем грозит крушение империи. Все древние принципы, все вековые привычки поддерживают ее. И армия за нас.

Эреньен. Армия? Скажите лучше — командиры, так как солдаты колеблются или протестуют. Они готовы примкнуть к народу. В них моя надежда и ваша гибель. Если бы все они вам повиновались, если бы не страх перед огромным восстанием народа и армии, вы бы уже бомбардировали Авентин.

Молчание.

Итак, не правда ли, вы пришли просить меня пойти туда, наверх, на гору, на кладбище, чтобы заставить угнетенных спуститься к тем, кто их поработил? О! Я прекрасно вижу всю опасность и гибельность такого поручения.

Консул. Вы ошибаетесь. Правительство просит вас объявить, что перед лицом такой грозной опасности смолкает всякая вражда. Кто верит в Оппидомань, тот должен стать героем. Наш народ таит в себе неведомые возможности.

Эреньен. Как поступят с теми, кто спустится с холма?

Консул. Солдаты вернутся в армию, остальные — к своим семьям, в свои дома. Если там за время их отсутствия водворилась нужда, она будет изгнана. Впрочем, обещайте что хотите. Вы честны, мы верим вам.

Эреньен. И вы мне все это подпишете?

Консул. Это уже сделано. (Протягивает бумагу.) Прочтите.

Эреньен (читает и, видимо, удовлетворен). Последний вопрос. Когда со мною пришли деревенские фермеры, старики и городские бродяги, почему их прогнали от стен, в объятия врага?

Консул. Это была ошибка. Надо было послушаться вас.

Эреньен. А кому я обязан разрешением похоронить отца рядом с моими близкими?

Консул. Мне…

Эреньен. Идите же и сообщите правительству, что я пойду на Авентин. (Подходит к окну и кричит народу, все еще стоящему на улице.) Человека, который выйдет от меня, пропустите и не тревожьтесь — он исполняет свой долг. До вечера!.. Сбор наверху, на кладбище.

Сцена вторая

Авентин (кладбище на вершине холма). Народное собрание. Эно стоит на трибуне — ею служит гробница, расположенная выше остальных. Меж могильных оград стоят ружейные пирамиды. Среди цветов высятся кресты, колонны, надгробия, обелиски. На кладбищенской стене стоят, исполняя обязанности часовых, вооруженные рабочие. Наступает ночь. Зажигают огни.