Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

о том, что о фобии как свершившемся факте можно говорить тогда, когда антипатия к иностранной державе достигает критической точки и становится настолько массовой и интенсивной, что нация психологически готова к войне при условии, что дипломатическая и военная ситуация оправдывают обращение к этому средству[823].

Венская система, в целом весьма стабильная конструкция, после пятнадцати лет своего существования начала испытывать кризисы: Июльская революция и революция в Бельгии, восстание в Царстве Польском, Восточный вопрос, который затрагивал интересы европейских государств. Значительное усиление позиций России, пусть и действовавшей в рамках «европейского концерта», стало вызывать раздражение, страх и зависть. Кроме того, Июльская революция во Франции и парламентская реформа 1832 года в Великобритании символизировали торжество либеральных принципов. Россия, намеревавшаяся восстановить на французском престоле Карла X и подавившая польское восстание, стала восприниматься либералами как воплощение антилиберальных ценностей и величайшая опасность для Европы. Поэтому к внешнеполитическим факторам добавился не менее важный идеологический компонент. При этом, как отмечает К. В. Душенко, спор между противниками русофобии и их оппонентами шёл не по поводу позитивного или негативного образа России и русских; это был спор о реальности «русской угрозы» британским интересам и способах противодействия ей[824].

16 февраля 1836 года виг лорд Стюарт, друг польских эмигрантов, выступил с критикой России и её внешней политики. На следующий день в еженедельнике «Spectator», органе радикального крыла вигов, появился отзыв об этой речи, в котором говорилось о том, что «русофобия (the Russo-phobia) крепко овладела этим любезным вельможей»[825]. Вскоре в том же духе высказался один из лидеров радикалов Джон Стюарт Милль.

Особую роль в популяризации термина «русофобия» сыграл памфлет Ричарда Кобдена (1804–1865), промышленника, апологета принципа свободы торговли и убеждённого антимилитариста. 9 июля 1836 года в «Manchester Times» появилось сообщение о выходе в свет памфлета «Россия» за подписью «Манчестерский фабрикант» с подзаголовком «Лекарство от русофобии». В этом тексте осуждались призывы «помешавшихся на России ораторов и литераторов» к расширению морских вооружений[826].

При этом те, кто критиковал своих оппонентов за «русофобию», вовсе не являлись апологетами России. Как отмечал Дж. Х. Глисон, Ричард Кобден, пытаясь успокоить своих соотечественников, вовсе не испытывал симпатий к России[827].

Последующие годы были отмечены в Великобритании оживлённой полемикой по поводу как самого термина, так и обозначаемого им явления. Этот спор затрагивал в основном вопросы внешней политики, а термин «русофобия», как и в случае с Францией, означал, как подчёркивает К. В. Душенко, «фантомный или преувеличенный страх перед угрозой со стороны России»[828].

В 1838 году английская газета «Morning Chronicle» выражала озабоченность тем, что Великобритания обращает слишком много внимания на Россию: «Давайте наблюдать за Россией и, если мы заметим враждебность по отношению к нам, давайте ответим ей тем же, но наша великая нация не должна <…> делать из себя посмешище из-за безумной русофобии». Однако, как отмечает И. Нойманн, приводящий эту цитату, подобные увещевания были не способны что-либо изменить в то самое время, когда активно обсуждалась возможность вторжения России в британскую Индию[829].

Если между тори и вигами существовали разногласия по вопросу неизбежности русской опасности, то между ними было полное единодушие относительно серьёзного недоверия к амбициям России, подогреваемое её активной внешней политикой. Англичане воспринимали внешнюю политику России сквозь призму политики Петра Великого и Екатерины II. Внешняя политика Российской империи XIX века трактовалась ими как продолжение амбициозного курса Петра, реализация его «Завещания». Англичане были уверены, что политика России на Востоке была частью продуманной программы действий, угрожавшей британскому могуществу в регионе. По словам Дж. Х. Глисона, «Россия демонстрировала столь регулярные и стабильные успехи, что, казалось, это подтверждало если не её действия в духе Макиавелли, то общий неизменный курс России»[830].

Поскольку между Россией и Великобританией существовали серьёзные противоречия, связанные со столкновением экономических и политических интересов (прежде всего на Ближнем Востоке), авторы английских памфлетов решали одновременно ряд задач: формировали в нужном направлении общественное мнение, необходимое для принятия тех или иных политических решений; изображали внешнюю политику России в невыгодном свете; пытались убедить правительство и общественность в том, что внешнеполитические действия России наносят урон интересам Великобритании[831].

Как и во Франции, в Великобритании у России было очень мало достойных апологетов. Не имея других источников информации, рядовой англичанин не мог оставаться равнодушным к столь единогласному антироссийскому мнению общества[832]. В результате «народная» русофобия прочно укореняется в Великобритании к 1840-м годам. Однако, по словам М.С. Андерсона, представления англичан о России 1830-х годов мало чем отличались от их взглядов во времена королевы Елизаветы и во второй половине XIX столетия. Нестерпимый и почти непрекращающий-ся холод, варварские нравы, невежество и насилие, чинимое по произволу — таковы были ассоциации англичан со словом «Россия» в эпоху Елизаветы I и в XVIII столетии, такими же они оставались у большинства англичан вплоть до викторианской эры. Как отмечал исследователь, «между правлением Ивана IV и Александра I российское правительство и общество радикально изменились, в некоторых отношениях до неузнаваемости, однако британское общество не поспевало за этими изменениями. Англия представляла себе Россию Пушкина, Гоголя, Лобачевского с набором основных идей и предрассудков, не сильно отличающихся о тех, с помощью которых она оценивала Россию Лжедмитрия, Никона или Стеньки Разина»[833].

В результате истерия нагнеталась всё сильнее, почти все крупные печатные органы вскоре оказались охвачены антироссийской пропагандой. Если и появлялись прорусские публикации, то это объяснялось намерением поддержать позицию одной партии и подорвать престиж другой, то есть «русский вопрос» был разменной картой в межпартийной борьбе[834].

Тема русофобии активно дискутировалась в Великобритании и в последующие годы, вплоть до урегулирования Восточного кризиса 1839–1841 годов, потом затихла, чтобы разгореться с новой силой уже в ходе кризиса, приведшего к Крымской войне.

Феномен Дэвида Уркварта: русофобия как обратная сторона туркофилии

С начала 1830-х годов наиболее влиятельным английским публицистом, активно высказывавшимся о «русской угрозе», был Дэвид Уркварт (1805–1877). Его можно считать олицетворением британской русофобии. В позднейшей литературе наименование «русофоб» закрепилось за ним чуть ли не как прозвище, встречался даже термин «урквартизм», одним из значений которого была именно «русофобия». По словам О. Файджеса, ни один писатель не сделал столь много для подготовки британского общества к Крымской войне, как Уркварт[835].

А вот современник Уркварта, Александр Иванович Герцен в «Былом и думах» писал о нём иначе: «В Англии, в этом стародавнем отечестве повреждённых, одно из самых оригинальных мест