Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

хотите – только меня не трогайте. До настоящей терпимости нам еще далеко. Вообще-то, мы теперь к ней даже не стремимся. Потому как путь к терпимости лежит через конфликт и разногласия, а конфликта нет.

Когда я пытался заниматься своего рода продюсированием ивановских рок-групп, то старался выжать профессиональные вещи из людей, которые, в принципе, были настроены на эмоцию, а не на профессиональный подход. Сейчас люди настроены на профессиональный подход, но у них фактически отсутствуют эмоции.

Я тогда был занят в семнадцати проектах. Было, как правило, пять-шесть групп, в которых играли одни и те же люди – причем на разных инструментах, а те, кто сочинял песни, имели право как-нибудь называться. Это было коллективное творчество. Моя задача в «СеНе» была придать их материалу удобоваримую, музыкальную форму.

– Почему вы распались?

– Ромка Семенов стал все больше уходить в сторону регги, а другим музыкантам это было неинтересно, и каждый по сути пошел своей дорогой. А поезд пошел своей. Коллектив продолжается, пока он коллектив, а когда он распадается на отдельных людей с отдельными чаяниями, а тем более на отдельных лидеров… А тогда все были лидеры – перестройка же, правильно? Конец Новой волны, последний всплеск.

7

Йохан:

– Тогда не нужна была гитара Fender Stratocaster – покупалась за три бутылки водки любая гитара, доводилась до ума паяльником и напильником – и был инструмент, человек на нем играл.

Я иногда встречаюсь с молодыми музыкантами – они готовы часами обсуждать достоинства разных гитар, синтезаторов, барабанных установок, – а в то время это было не важно. С барабанами вообще была засада – имелось три комплекта на все Иваново, которые постоянно все таскали друг у друга. Творчество было важнее техники.

У меня первая бас-гитара называлась «Терек». Она была сделана на тбилисской фабрике баянов из куска ДСП. Когда я ее вешал на шею, она меня просто пригибала к земле. У нее был страшный звук, но хотелось играть, хотелось творить, и это было важнее, чем качество звука. Людям приходилось больше вкладывать себя, свою энергию, чтобы это зазвучало.

8

Сидели ребята из «Друзей Будорагина» у кого-то на флэту, отмечали очередной безоглядный праздник, стихийно совпавший с началом «Рок-февраля» (был такой конкурс, который, по правде, всех рокеров напрягал своим формальным подходом и официальными моментами), и кто-то из них брякнул, что группа Ministry на своих концертах всех купивших билеты на пропускном контроле приказала брить наголо, а иначе не пускать: если людям действительно хочется послушать – пусть будут готовы расстаться с волосами, это не такая уж большая жертва.

Ребята решили, что это честный, бескомпромиссный вариант, и в знак солидарности с любой непримиримостью – «ау, где машинка? тащи ее сюда» – обрились сами.

А Ваня Литвиненко, который впоследствии перебрался в Питер и работал с «Ночными снайперами», пошел еще дальше: ему бритой головы показалось мало, и он выпрыгнул в окно, сломал себе ногу. На концерте он играл сидя на полу – нога на вытяжке, полностью в гипсе. А лидер группы во время выступления психанул из‐за чего-то, обиделся на публику, раздолбал гитару на сцене и ушел – андеграунд, да? Парни без него чего-то там доиграли. В результате конкурса – второе место.

А сейчас не то что ногу сломать или шею свернуть – гитару пожалеют!

9

Джон Соколов:

– Деньги в те времена были вопрос несущественный, черт знает где все работали, – как говорится, поколение дворников и сторожей. Но ведь кто-то так и остался сторожем или дворником, а мне пришлось перестраивать мозги, учиться жить по-другому. Я после всех событий был директором всяких-разных бизнес-предприятий, открыл свое дело. Одно из направлений – резные иконы. Наша мастерская – единственная в мире. Еще документальное кино продюсирую: вокруг себя снимаем, о России. Сделали фильм «Русский заповедник» – там батюшка один возродил всю деревню буквально из небытия. У нас тут вообще удивительно плотное, органичное слияние языческой и православной культур. Оно везде чувствуется, Солнцеворот везде лезет. У меня на плече набита Макошь – языческая Праматерь. Паскаль мне нашел в книге Бориса Андреевича Рыбакова ее правильное изображение.

Йохан:

– А у Полиграфа ты видел на ногах Мнимых Понарошек?

Джон:

– Кого?

Йохан:

– У него там наколка – Мнимые Понарошки. Их сложно описать, но когда на них смотришь, понимаешь, что Мнимые Понарошки именно так и выглядят.

10

Георгий Липатов:

– После того как альбом «СеНы» – «За полночь в снег» – коммерчески провалился, из группы ушел в свободное творческое плавание лучший друг ВПР, который решил, что одному ему гораздо лучше.

Разочаровавшись в искусстве и в людях, Пас тихо спокойно жил-поживал, и укачало его на волнах покоя. Думаю, что в результате Паскаль просто перешел в пьяной дреме в мир иной. В прямом смысле захлебнулся водой из реки тихой жизни и сонного покоя. Похоже на песню самого Паса.

Хотя это все мое видение, конечно.

Для меня главное, что Пас подарил нам тогда пример молодежного героя. Немного странного и скорее трагичного, но дающего пример стойкого принятия трагичности жизни и любви к ней.

11

Из стихов Паскаля:

Косноязычность языка, душа – уродина,

Условность слов – моя надломленная молодость.

Удобрим почву, пусть всходит божья водоросль.

И как-то тянет на неведомую родину.

12

Мальчишки. Фантазеры.

Дурь и благородство у них шли одной кассой, существовали на одной волне, и вокруг нарождался удивительно пестрый, интересный мир. Как остров в океане – со своим диким племенем, жаргоном и представлениями о границах допустимого, которые эти парни старались расширить (далеко не всегда разрешенными средствами).

Путь Художника – это путь преступника, который пытается порвать барьеры между Мечтой и Реальностью, Секундой и Вечностью, Внешним и Внутренним.

Внешнее у них было Иваново, тоска, обстоятельства, а внутреннее – град Китеж, Город Золотой – не мечтательно-сентиментальный из песни «Аквариума», а настоящий – из стихов Волохонского. Из этого противоречия родился излом, некая анархия, мятежное вдохновение и торжество на руинах.

По историческим причинам проще было себя погубить, чем отстроить. И были в этом юродстве необъяснимый соблазн, и тщеславие, и тайна, какой-то пик, на который непременно хотелось взобраться – что-то страшное и притягательное, как заглядывание в бездну и хождение по краю пропасти. Или борьба с ветряными мельницами.

У меня из «бумбокса» до сих пор звучит голос:

– Живыми нас – не возьмешь.

СВОЕ «ГУ-ГУ»

Об ивановском поэте и старом пирате Станиславе Кузнецове