Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эротическая
Вы сами знаете такие пары, в которых один Заяц, а другая – Рыбка. Или Птичка. Или Киса. Терпеть их не могу.
Ленка это знала и поэтому частенько дразнила меня «Зая». Я бунтовал:
– Какой я тебе Зая! Получишь у меня!
Но все равно был Заей.
Бывают девчонки, которым нравится общаться со всякими сдвинутыми, как будто на нормальных людей у них аллергия. Вот и Ленка такая. Мы с ней и спелись, что были заодно.
А потом получилось, что пришлось срочно зарабатывать деньги, и я уехал шабашить на Север – за Полярный круг, в город Кандалакшу: проектировали мост. Сроком на полгода. Ленка тоже бы уехала, но у нее заболела бабушка, и она осталась при ней сиделкой.
Со мной общалась по сотику и скайпу.
Я ревновал ее даже к плюшевому медведю, который сторожил ее сон и покой.
И вот однажды этот сон нарушился!
Ленка проснулась от стыда вся пунцовая. Сначала решила ничего мне не рассказывать, но на следующую ночь кошмар повторился – еще кошмарней, и во вторник, и в среду.
Впервые в жизни Ленка растерялась.
А кошмар был такой – стоит только ей заснуть, является мужик – молодой, чернобородый, борода как проволока, а глаза как уголья: светятся во тьме! – и давай ее… того. А самое худшее, что мужик во сне, а удовольствие – наяву.
Другие бы пользовались – экое счастье, а Ленке неудобно. С лица она спала. И никому не пожалуешься – проблема деликатная.
От греха подальше решила Ленка связывать на ночь ноги, а просыпается – веревки разорваны, дыхание участилось, и такое чувство, как будто поезд через нее пропустили.
Нельзя надолго расставаться с любимыми.
Доказательство Бога
Когда-то я думал, что Бога нет.
Мы с моим другом играли в нарды – доска была роскошная, сработанная на «двойке» (колонии в Талицах) руками человека, у которого в запасе было достаточно времени, чтобы все обдумать и сделать хорошо.
Мы бросали кубики и двигали фишки. С высоты книжной полки взирала Казанская – размером с календарик. Мой друг в тот период приобщился к вере в той степени набожности, которая комична в молодом здоровом парне двадцати восьми лет. Я над ним подтрунивал и беззлобно глумился.
Создалось положение, при котором мой выигрыш казался неизбежным, – фишки товарища безнадежно отстали. Выручить его могло только чудо.
Я разошелся:
– Если ты сейчас выиграешь, значит, Бог есть!
Ничего серьезного, просто на кураже сказанная фраза, но вы не поверите – он начал выкидывать дубль за дублем: четыре – четыре, пять – пять – и в считаные минуты привел свои фишки к финишу.
Мы оба смутились.
Долгое время я эту историю рассказывал в компании как занимательную хохму, любопытный анекдот. Теперь – не могу. Интонация растаяла, как грязный снег.
Потому что нельзя
Света боишься – на свету ты голый, он тебя просвечивает и никуда не свильнешь, тогда как в темноте возможны варианты: слишком много вариантов для разумного человека. Как говорил Фальстаф из трагикомедии Шекспира, «если уж Адам умудрился накосячить в царстве невинности, что говорить обо мне в наше испорченное время».
История – банально – началась с женщины. Ленка изменила, ушла от меня, я остался наедине со своими понтами и дурацкими принципами, которые торчали у меня из головы, как шипы дикобраза, мешая спокойствию и обывательскому умению «радоваться жизни». По обывательским понятиям я жил неграмотно.
Новый Ленкин избранник тоже был чудак, но из другой породы – неспортивный, праздный, привыкший столоваться на всем готовом. Театральный критик! Разве это профессия?
Однажды вечером я его подкараулил и пошел за ним следом. Не знаю для чего. Почему-то было мало его сразу догнать и решить ситуацию.
Он ходил без оглядочки – слишком доверчивый к темноте наших улиц, его не учили, не били в голову железной трубой.
В сентябре темнеет рано.
Следуя за ним, я оказался на территории садоводческого коллектива с дощатыми домиками советской застройки. Он зашел в один из них и, затеплив буржуйку, устроился на диване с раскрытой книгой. Дверь изнутри он задвинул на скобу.
Дачи были безлюдны. Тут и думать нечего – опустить заслонку над дымящей трубой, и критик непременно вылезет наружу. Беды он не ждет – просто выйдет посмотреть, что такое случилось.
Я его выкурю, как лисицу из норы!
…Дым попер в помещение. Он шуганулся, завертел головой, в трусах и рубахе выскочил на улицу, как по нотам разыгрывая тот самый сценарий, который я за него определил, но у этой пьесы не было зрителя – я уже ушел. В глубине ночного сада стучали яблоки.
Цыганская школа
В апреле все будет совершенно не так.
Я так решил, а ничего не решилось.
Наверное, пора уходить с работы, если думаешь, что работаешь не с людьми, а с карикатурами и каждый коллега скорее не человек, а дружеский шарж на самого себя. Он сам превратился или его превратила злая колдунья – у меня нет заботы, и пропал интерес расшелушивать его до заветного корня: там, где начинается любовь и дружба.
Я выключил компьютер и со светлой улыбкой, парящей над землей, словно певчая птица, которой свернет шею любой мордоворот, а она как-то снова прорастает в сердце, козырнул ребятам – мол, увидимся в понедельник.
Михалыч проводил, подняв над головой, как заздравный кубок, бутылку пива.
Весь город пьет от безделья и тоски. Пьющий человек без труда найдет компанию – отрицательные качества легко объединяют, а вот умные люди – каждый сидит в своем собственном колодце. Будет ли умный человек сидеть в колодце?
Конечно, не будет. Он пойдет гулять!
Цыганочки греются в весенних лучах возле памятника Борцам Революции, и я с ними болтаю, хоть никогда их прежде не видел – они редко тут просят. Вскоре выясняется, что у нас с ними много общих знакомых: Томато, Джоник – из табора в Авдотьине.
Одной цыганочке под шестьдесят, она курит сигарету и про табор в Авдотьине рассказывает следующее:
– Я их называю «Поле Чудес» – к ним как ни приедешь, все чудеса какие-то.
– А это хорошо?
– Когда в гостях – хорошо, а если дома – боже упаси! Погадать тебе, не надо? Ты парень хороший, наши тебя знают – тебе Бог уступку сделает! Вот знаешь, говорят, ну наши цыганочки: имя назову,
