Поправки - Джонатан Франзен

По сравнению с неистовым локомотивом заросшая сорняками колея, тянущаяся по краю поля с поздним сорго, кажется такой ничтожной! Но без этих рельсов поезд – десять тысяч тонн неуправляемой массы. Воля дороги сосредоточена в рельсах.

В глубоком тылу «Эри-Белт» Альфред то и дело слышал, как молодые служащие повторяют друг другу: «Смотри на жизнь проще!»

«Пока, Сэм! Не перетрудись!»

«Смотри проще!»

«И ты, друг! Расслабься».

Вот она, зараза восточная, вот достойная эпитафия некогда великому штату Огайо, который паразиты из профсоюза водителей грузовиков высосали досуха! Попробовал бы кто-нибудь в Сент-Джуде посоветовать ему смотреть проще! Там, в прерии, где он вырос, эдакое легкомысленное создание не сочли бы настоящим мужчиной. Теперь народилось новое, изнеженное поколение, для которого беззаботность – жизненное кредо. Альфред наблюдал, как работнички «Эри-Белт» разбазаривают казенное время, как изысканно одетые кассиры прерываются минут на десять попить кофе, как молокососы-чертежники покуривают с постыдным наслаждением, а некогда прекрасная дорога разваливается на куски у них под носом! «Смотри проще!» – пароль этой сверхдружелюбной молодежи, символ сверхфамильярности, знак ничего не значащего спокойствия, позволяющего им не видеть запустения вокруг.

Вот «Мидленд-Пасифик» – это блестящая сталь и белый бетон. Шпалы новехонькие, синий креозот аж в лужицы собирается на поверхности. Все достижения техники – вибротрамбовка, предварительно напряженная арматурная сталь, детекторы движения, сварные швы. «Мидленд-Пасифик» имела штаб-квартиру в Сент-Джуде и обслуживала не самые восточные, трудовые регионы страны. Не в пример «Эри-Белт» его дорога гордилась тем, что и боковые ветки содержала по первому разряду. Тысячи городков и городишек зависели от «Мидленд-Пасифик».

Чем дольше Альфред инспектировал «Эри-Белт», тем отчетливее ощущал в себе самом превосходство «Мидленд-Пасифик» по всем статьям – по размеру, мощи, морали. В рубашке с галстуком, в туфлях с дырчатыми союзками, он ловко прошел по узкому мосту через реку Моми, в сорока футах над баржами со шлаком, над мутной водой, ухватился за нижнюю опору фермы и вниз головой высунулся далеко наружу, чтобы с маху вдарить по главной опоре этого пролета здоровенным молотком, который всегда возил с собой в портфеле; ошметки краски и ржавчины размером с листья платана, кружась, полетели в реку. На мост с отчаянным трезвоном въехал ремонтный дизель, но Альфред, не страдавший высотобоязнью, перелез через ограждение и поставил ноги на торчавшие наружу узкие балки. Балки подпрыгивали, ходили ходуном, а он тем временем набрасывал в блокноте приговор этому сооружению.

Женщины-водители, пересекавшие Моми по параллельному мосту Черри-стрит, видели, как Альфред торчит там: плечи развернуты, живот подтянут, ветер играет обшлагами брюк, – и, должно быть, чувствовали то, что почувствовала Инид, впервые увидев суженого: это – мужчина. Он вроде бы не замечал их взглядов, но изнутри ощущал именно то, что они видели снаружи. Днем он был настоящим мужчиной и показывал это, афишировал, если угодно, балансируя без рук на высоте, на узких планках, вкалывая по десять-двенадцать часов без перерыва, составляя перечень изъянов изнеженной восточной дороги.

Ночь – другое дело. Ночью он лежал без сна на жестких, будто картонных матрасах и составлял перечень изъянов человеческого рода. В любом мотеле ему, как нарочно, доставались соседи, совокуплявшиеся всю ночь напролет, точно в последний раз, дурно воспитанные, недисциплинированные мужики, хихикающие и визжащие бабы. В час ночи в Эри, штат Пенсильвания, девица за стенкой орала и визжала, как проститутка. А какой-то негодяй умело ее обрабатывал. Черт бы побрал эту девчонку, которая «смотрит на жизнь просто». Черт бы побрал ее легкомысленного и самоуверенного парня. Черт бы побрал их обоих – неужели нельзя потише?! Людям, видно, даже в голову не приходит, что за стеной кто-то томится без сна. И попускает же Господь существование эдаких тварей! К черту демократию, навязывающую подобное соседство. Гореть в аду проектировщику мотеля, поскупившемуся на хорошую звукоизоляцию, чтобы оградить покой постояльцев, которые как-никак платят за это. А еще Альфред проклинал управляющего, не предусмотревшего специального номера для таких страждущих, как он сам. Проклинал легкомысленных и распущенных жителей Вашингтона, штат Пенсильвания, которым не лень проехать 150 миль, чтобы посмотреть футбольный чемпионат средних школ, – они заполонили все гостиницы северо-западной Пенсильвании. И соседи по мотелю тоже хороши – не возмущаются происходящим у них под боком распутством, и все человечество бесчувственно, и все это ужасно несправедливо. Несправедливо, что мир думать не думает о человеке, который всего себя отдает миру. Больше всех работает, тише всех ведет себя в мотеле, во всех отношениях – настоящий человек, а какая-то пародия на человека лишает его сна своими похотливыми актами…

Нет, он не плакал. Если б он заплакал, если б услышал свой плач в два часа ночи в пропахшем табаком гостиничном номере, мир бы рухнул. Чего-чего, а дисциплинированности у него не отнимешь. Силы воли, чтобы удержаться, запретить себе, у него в избытке.

Но спасибо за это никто не скажет. Кровать в соседнем номере стучит по стене, мужчина стонет, точно плохой актер, девица задыхается в экстазе. И каждая официантка в каждом городке, расстегнув стратегическую пуговицу на блузке с монограммой, наклонялась к нему, демонстрировала пышные округлости:

– Еще кофе, красавчик?

– Да, пожалуйста.

– Это ты краснеешь, миленок, или свет так падает?

– Чек, пожалуйста.

В кливлендском «Олмстед-отеле» он застал возле лестницы швейцара, сладострастно лобызавшего горничную.

Стоило ему закрыть глаза, как проинспектированные пути складывались в «молнию» на ширинке, которую он все не мог открыть, и семафоры за его спиной меняли сигнал с запрещающего красного на приглашающий зеленый, едва Альфред проезжал мимо, и на его продавленный матрас в Форт-Уэйне слетались чудовищные суккубы, женщины, у которых все тело, даже одежда, улыбка, скрещенные ноги источали похоть, словно влагалища, но остатки сознания (только бы не испачкать простыни!) удерживали набухавшую каплю спермы, а когда на рассвете глаза его вновь увидели вокруг Форт-Уэйн, в добела раскаленных пижамных штанах ничего не обнаружилось, – победа, ибо всему вопреки суккубам не удалось его соблазнить.

В Буффало начальник дистанции прикрепил к двери кабинета постер с Брижит Бардо; в Янгстауне Альфред обнаружил под гостиничной телефонной книгой порнографический журнальчик; в Хаммонде, штат Индиана, покуда он пережидал на боковой ветке, пропуская грузовой состав, слева от него на футбольном поле студентки из группы поддержки садились на шпагат, и самая блондинистая из них даже подскакивала в нижней точке шпагата, словно целовала растрескавшуюся грязь хлопчатобумажной ленточкой своих трусиков; и тормозной вагон развязно затрясся, возвращаясь на главный путь, – вот так мир изощренно терзал добродетельного мужа.

Он вернулся в Сент-Джуд в служебном вагоне, прицепленном к междугородному грузовому составу, на Юнион-Стейпш пересел в электричку до своего пригорода. Деревья во всех кварталах от вокзала до дома уже почти облетели. Спешим, спешим навстречу зиме. Кавалерийские отряды листвы мчатся по тронутым утренниками лужайкам. Альфред остановился посреди улицы и взглянул на дом, принадлежавший отчасти ему, отчасти банку. Водостоки забиты ветками и желудями, клумбы с хризантемами запущены. А жена снова беременна. Месяцы влекут его по рельсам годов, и никуда не свернешь: все ближе день, когда он станет отцом троих детей, день, когда выплатит по закладной, день, когда он умрет.

– Симпатичный чемоданчик, – похвалил Чак Мейснер, притормозив и выглядывая из окошка «ферлейна». – Я было принял тебя за коммивояжера.

– Чак! – от неожиданности Альфред вздрогнул. – Привет!

– Рассчитываю на легкую победу. Мужа-то никогда нет в городе.

Альфред рассмеялся – а что еще ему оставалось? Они с Чаком то и дело сталкивались на улице, инженер вытягивал руки по швам, банкир вольготно восседал за рулем. Альфред в деловом костюме, Чак – в костюме для гольфа. Альфред тощий, с впалой грудью, Чак – лоснящийся, грудь обвисла. Чак не засиживался на работе в возглавляемом им филиале. И все же Альфред считал Чака своим другом. Чак внимательно слушал, уважал его работу, признавал незаурядные способности соседа.

– В воскресенье видел Инид в церкви, – продолжал Чак. – Она сказала, ты уже с неделю как уехал.

– Одиннадцать дней в пути.

– Авария?

– Нет, – с гордостью произнес Альфред, – проинспектировал всю колею «Эри-Белт-рейлроуд» миля за милей!

– «Эри-Белт». Хм. – Зацепившись большими пальцами за руль, Чак сложил руки на животе. Беспечный вроде бы, а на самом деле весьма бдительный водитель. – Ты здорово работаешь, Альфред, – сказал он. – Ты – замечательный инженер. Так почему же именно «Эри-Белт»?