Поправки - Джонатан Франзен

– Нужно быть по меньшей мере Рыбой.

– Мальчики так этого ждут.

– Я бы мог стать Рыбой.

«Могаук», украшение нового музея, представлял собой как раз такой «романтический» символ. Железные дороги людям, видите ли, не угодили: променяли-де романтический паровоз на дизель. Люди ни хрена не смыслят в железных дорогах. Дизельный локомотив подвижнее, эффективнее, дешевле в эксплуатации. Люди ждут от железной дороги романтики, а потом возмущаются, если поезд едет слишком медленно. Таковы они все. Глупцы!

(Шопенгауэр: «Одно из худших проклятий нашей тюрьмы – сокамерники».)

Но ведь и сам Альфред скорбел об отошедшем в прошлое паровозе. Прекрасный железный конь! А музей, выставив «Могаук» на всеобщее обозрение, приглашает досужих зевак «смотреть на жизнь проще», сплясать на его могиле. Нечего горожанам рассуждать о железных конях! Разве они знали железного коня так близко, как Альфред? Разве влюбились в него раз и навсегда в глухом северо-западном уголке Канзаса, где рельсы были единственной связью с миром? И создатели музея, и посетители заслуживают презрения, потому что ничегошеньки не знают.

– Модель железной дороги занимает целый зал! – строптиво продолжала Инид.

И эти треклятые модели, треклятые хобби! Жена прекрасно знала, как он относится к дилетантам-коллекционерам, к их бессмысленным, не соответствующим реальности моделям.

– Целый зал? – недоверчиво переспросил Гари. – Большой?

– А здорово было бы поместить М-80 на… э… на… на модель железнодорожного моста? Бабах! Бум! Бум!

– Чиппер, ну-ка, принимайся за ужин. Живо! – распорядился Альфред.

– Большой-пребольшой, – отозвалась Инид. – Эта модель намного-намного-намного больше той, какую подарил тебе папа.

– Живо! – повторил Альфред. – Слышишь? Живо!

Две стороны квадратного стола счастливы, две несчастны. Гари рассказывает бессодержательную и веселую историю про одноклассника, у которого три белых кролика, а Чиппер и Альфред, две мрачные фигуры, сидят, уставившись в свои тарелки. Инид сбегала на кухню и принесла еще брюквы.

– Знаю, кто хочет добавки, и спрашивать не надо! – заявляет она, вернувшись.

Альфред бросает на жену предостерегающий взгляд. Ради мальчиков они условились никогда не упоминать о его отвращении к овощам и некоторым сортам мяса.

– Я возьму еще! – вызывается Гари.

У Чиппера ком стоит в горле, отчаяние перехватывает глотку, он ничего не может проглотить. Но при виде брата, радостно поглощающего вторую порцию ужасного ужина, начинает злиться на себя, ведь и он мог бы с такой же быстротой избавиться от ужина, покончить с неприятными обязанностями и вновь обрести свободу! Он даже берет вилку, подцепляет немного брюквенного пюре и подносит ко рту. Но брюква пахнет гнилыми зубами, она уже остыла, сделалась и внешне, и на ощупь как мокрое собачье дерьмо на улице в сырое утро. Кишки сводит, все тело передергивается, он с трудом подавляет рвотный позыв.

– Люблю брюкву! – Гари словно ничего не замечает.

– Я бы могла питаться одними овощами, – подхватывает Инид.

– Молока! – стонет Чиппер, задыхаясь.

– Ты просто зажми нос и жуй, если тебе не по вкусу, – советует Гари.

Альфред порциями отправляет еду в рот, быстро жует и механически глотает, повторяя про себя, что бывало и хуже.

– Чип, – предлагает он сыну. – Съешь понемногу от всего. Иначе не выйдешь из-за стола.

– Я хочу еще молока!

– Сперва доешь ужин. Ты понял?

– Молока!

– А можно ему нос зажать? – вступается Гари.

– Молока, пожалуйста!

– Ну все, хватит! – говорит Альфред.

Чиппер смолкает. Обводит взглядом тарелку, снова и снова, но он был непредусмотрителен, не оставил на тарелке ничего, кроме гадости. Поднеся стакан к губам, Чип пропускает в рот малюсенькую капельку молока, высовывая ей навстречу язык.

– Поставь стакан, Чип!

– Или пусть зажмет нос, но за это съест по два куска.

– Телефон. Гари, подойди!

– Что на десерт? – спросил Чиппер.

– У меня припасен прекрасный свежий ананас.

– Бога ради, Инид!

– Что такое? – Она замигала, не то вправду наивно, не то притворяясь наивной.

– Можно дать ему хотя бы пирожное или эскимо, если он доест ужин?

– Сладкий-пресладкий ананас. Прямо тает во рту.

– Папа, это мистер Мейснер.

Альфред наклонился над тарелкой Чиппера и одним движением вилки сгреб всю брюкву, оставив лишь самую малость. Он любил мальчика, а потому отправил холодное, ядовитое месиво себе в рот и, содрогнувшись, протолкнул в пищевод.

– Съешь, что осталось, – распорядился он, – возьми кусочек печенки – и получишь десерт. – Он поднялся из-за стола. – Если понадобится, я сам куплю десерт.

По дороге на кухню он едва не столкнулся с Инид. Она вздрогнула и отступила.

– Да! – буркнул Ал в трубку.

По проводам до него донеслась суета, влажное тепло, пушистый уют дома Мейснеров.

– Ал, – заговорил Чак, – я тут заглянул в газету, насчет акций «Эри-Белт»… Пять и пять восьмых – очень уж низкий курс. Ты уверен насчет планов «Мидленд-Пасифик»?

– Я возвращался из Кливленда вместе с мистером Решгоглом. Он сказал, что совет директоров ждет лишь моего доклада о состоянии путей и сооружений. Доклад я представлю в понедельник.

– Никто из ваших словечка об этом не проронил.

– Чак, я не могу рекомендовать никаких решений. Ты совершенно прав, остаются еще вопросы.

– Ал, Ал! – перебил Чак. – Все мы знаем, как ты щепетилен, и очень это ценим, поверь. Извини, что оторвал тебя от ужина.

Альфред повесил трубку, ощущая острую ненависть к Чаку. Так он мог бы ненавидеть девицу, с которой позволил себе согрешить. Чак – банкир, он процветает. Если уж расставаться с невинностью, то ради кого-то достойного, не ради приятеля-соседа. Но кто вообще может быть достоин? Он словно вымазал руки в дерьме.

– Ананас, Гари? – предложила Инид.

– Да, пожалуйста!

От чудесного исчезновения овощей Чиппер слегка обалдел. Дела идут на ла-ла-лад! Он умело вымостил один край тарелки остатками брюквы, разровняв вилкой желтое покрытие. Что толку томиться в мрачной реальности печенки и свекольной ботвы, ведь без труда можно вообразить близкое будущее, когда и эта пакость исчезнет у отца во рту! Несите пирожные, повелевает Чиппер! Подать сюда эскимо!

Инид унесла на кухню три пустые тарелки.

Альфред, все еще стоя у телефона, обернулся к висевшим над раковиной часам. Начало шестого, угрюмая пора, когда гриппозный больной приходит в себя после горячечных дневных снов. Это время в начале шестого – издевка над гармонией пяти часов ровно. Недавняя симметрия на циферблате – стрелки четко указывают на целые числа – нарушена и восстановится лишь час спустя. Все мгновения в промежутке отклоняются от симметрии, в каждом таится гриппозная муть.

И чего ради так страдать? Нет никакой моральной необходимости в гриппе, нет справедливости в токах боли, пронизывающих его мозг. Этот мир – лишь воплощение слепой, вечной Воли.

(Шопенгауэр: «Немалая часть муки существования заключается в том, что время постоянно давит на нас, не давая передохнуть, настигает нас, точно надсмотрщик с бичом».)

– Полагаю, тебе ананас ни к чему, – сказала Инид. – Полагаю, ты сам пойдешь за десертом.

– Инид, оставь! Господи, хоть раз в жизни отвяжись!

Покачивая на ладони ананас, она поинтересовалась, с какой стати Чак вдруг позвонил.

– Об этом мы поговорим позже, – пообещал Альфред, возвращаясь в столовую.

– Папа! – заныл Чиппер.

– Дружок, я только что сделал тебе одолжение. А теперь ты сделай мне одолжение: перестань копаться в тарелке! Доедай немедленно! Ты понял? Доедай сейчас же, или не будет ни десерта, ни других удовольствий, не только сегодня вечером, но и завтра. Будешь сидеть тут, пока не доешь.

– Папа, а ты бы мог…

– НЕМЕДЛЕННО! ТЫ ПОНЯЛ ИЛИ ТЕБЯ ВЫПОРОТЬ?!

Носоглотка, быстро набухает, всерьез подступают слезы. Губы Чиппера непроизвольно кривятся. Теперь тарелка выглядит иначе. Эта еда – словно несносный попутчик, от которого он надеялся избавиться с помощью связей в верхах. Только теперь он осознал, что ему еще долго не отделаться от ужасного ужина.

Зачем, зачем он поспешил съесть бекон, тоже невкусный, конечно, но все же – какая невосполнимая утрата!

Как ни странно, он не заплакал в голос.

Альфред, громко топая, удалился в подвал и захлопнул за собой дверь.

Гари сидел тихо, перемножая в уме небольшие числа.

Инид вонзила нож в желтушное чрево ананаса. Чиппер – точная копия отца: вечно голодный и ничего не ест. Превращает еду в мучение. Приготовишь прекрасную еду, а Чип смотрит на нее с отвращением. Каково видеть, как мальчик за завтраком прямо-таки давится овсянкой – глаза бы не глядели! Ему подавай только молоко и печенье, печенье и молоко. Врач говорит: «Не сдавайтесь. Проголодается – и поест как следует». Инид старалась запастись терпением, но, выйдя к ланчу, Чиппер объявлял: «Блевотина!» Можно дать ему по рукам за такие слова, но тогда он говорил молча, корча рожи, можно выпороть его за гримасы, но тогда он говорил то же самое взглядом, и все попытки исправить мальчишку оставались безрезультатными, не было способа проникнуть сквозь голубую радужку внутрь и искоренить отвращение к еде!