Жена завоевателя - Крис Кеннеди

Де Луд обратил к нему смущенный взгляд:

— Но ведь вы и есть Эверут, милорд.

— Зови меня Язычником, — резко оборвал его Гриффин, хотя никто не прислушивался к их разговору. В заполненном людьми зале было шумно, голоса звучали громко.

— Я знавал вашего отца.

Гриффин вскинул голову.

— Что ты сказал?

— Вашего отца, — повторил де Луд. — Я знал его. Он очень не любил Эндшира.

— Не любил. Сколько? Сколько ты хочешь за ключ?

Де Луд поставил кружку и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Я мог бы заломить такую цену, что мне хватило бы до старости. Тем более что теперь я хромаю. — Он похлопал себя по бедру, в которое угодила стрела Гриффина. — Но, думаю, мы поладим на других условиях. Примите в дом мою дочь, когда она войдет в возраст. В качестве одной из дам графини. Воспитайте ее в безопасности и благополучии. Я не смогу этого сделать, — сказал он с горькой улыбкой. — Я даже не смог правильно выбрать господина.

— Теперь ты можешь выбрать другого.

Де Луд поднялся на ноги и покачал головой:

— Не могу. Я связан обязательствами.

— Но ты обокрал его, — возразил Гриффин.

Де Луд поморщился, услышав в его голосе недоверие.

— Разве я не оказал ему услугу, забрав у него ключ? Я понял, ради чего он хотел его заполучить. Для того же, для чего хотел человек с татуировкой. — Он посмотрел на ключ. — Эта вещь вызывает беспокойство, может привести к беде. Так мы поладим?

Гриффин кивнул:

— Тихая и безопасная гавань для твоей девочки, когда ее можно будет удочерить.

— Да. Через семь лет.

Гриффин посмотрел на него удивленно:

— Сколько же ей теперь?

Де Луд запахнул плащ на плечах. Кто-то толкнул его сзади, проходя мимо с кружками, полными эля. Де Луд подался ближе к столу:

— Она только что родилась. Две недели назад. Мне пора.

Он повернулся и исчез в толпе, среди людей, входящих в таверну.

Гриффин и Фальк бок о бок вышли из таверны.

Их каблуки громко стучали по мокрому булыжнику. Лунный свет блестел на мокрых улицах и освещал их каким-то жутковатым серебристым сиянием. Запах влажного сена смешивался с запахом мокрой кожи и слабым привкусом крови: недалеко отсюда, всего в трех кварталах, находились Тэннерсроу — дубильные ряды, и вонь оттуда разносилась далеко.

Гриффин тихонько спросил:

— А где твой знак, Фальк?

Шотландец кивнул, будто ожидал вопроса. Он невозмутимо отогнул ворот туники и развязал тесемки на нижней рубашке — под ключицей был вытатуирован отчетливо видный парящий орел.

Гриффин кивнул. Фальк поправил одежду и сказал:

— Мы часто попадали впросак, милорд, так же часто, как другие.

— У всех Наблюдателей есть такой знак? — спросил Гриффин.

— Да, но не на одном и том же месте.

Гриффин поднял бровь, и Фальк поспешил пояснить свою мысль:

— Это вопрос нашего выбора. Мы не имели права отказываться от этого, но нам было дано право выбрать место, где нанести этот знак. От нас ждали, чтобы мы проявили свою волю и власть над властью вещей.

Несколько минут они продолжали идти молча, потом свернули в узкий извилистый переулок. Дома, верхние этажи которых нависали над улицей, были темными. Большую часть пути они проделали при свете фонаря, который Фальк держал в руке, да при свете луны, отражавшейся в мокрых булыжниках.

— И ты уверен, что Гвин ничего об этом не знает?

Фальк покачал головой:

— Леди Гвинни не знает ничего.

— Думаю, этим я обязан тебе.

Фальк остановился. Взгляд его из-под кустистых полуседых бровей был острым.

— Ты ничем мне не обязан, милорд. Я плачу старые долги. Возможно, ты не хочешь этого слышать, но если бы я мог, то все рассказал бы леди Гвинни. Думаю, она имеет право знать.

— Я полагаю, что это очень опасно. Фальк кивнул:

— Да. Куда ни повернись — всюду опасность. Ты Наследник. В этом все дело.

Опасность — наименьшее из зол, подумал Гриффин. Гораздо страшнее была неуемная страсть к сокровищам. И он уже ощущал, как она в нем нарастает.

Он провел пальцем по неровному краю серебристого ключа, который все еще сжимал в руке. Теперь их было два.

— Но ведь их должно быть три, Фальк? — внезапно спросил он. — Три ключа, таящих загадку.

Фальк фыркнул:

— Да. Три ключа, и когда они вместе и вложены один в другой, то открывают тайник, где покоится святыня.

Тогда почему его отец отдал два из них? И почему он, Гриффин, должен охотиться за своей судьбой?

— Что ты помнишь о моем отце, Фальк?

— Ну прежде всего то, что он изменился — стал… жестким. — Фальк на мгновение задержал взгляд на отблесках луны в камнях мостовой. — Я уверен, что ты, Язычник, думаешь, что хорошо знаешь отца. На самом деле ты знаешь только часть его.

— Какую часть?

— Ту, что осталась после крестового похода. Когда-то, до него, он был другим.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, он и твоя мать любили друг друга. Это было ясно как день.

Гриффин с изумлением смотрел на Фалька.

— Они любили друг друга сильнее, чем он любил эту розу, цветущую дважды в сезон. А это кое о чем говорит. И когда-то ты был с ним неразлучен. — Фальк широко открыл свои до этого прищуренные глаза и в упор посмотрел на полное смятения лицо Гриффина. — Примерно за две недели до того, как Стефан совершил переворот и оказался на троне, твой отец снялся с места и уехал в Нормандию. И с собой он взял только твою мать и тебя. И как ты думаешь, почему он так поступил? — Он не сводил взгляда с Гриффина. — Взял такую кроху, как ты, а все остальное оставил.

Этот риторический вопрос повис между ними.

На Гриффина накатил уже знакомый приступ гнева, В самом деле отец взял и его и жену, но оставил после себя такую дурную славу, что нормандские крестьяне и соседи благородного происхождения вспоминали его с проклятиями и дали ему не особенно лестное прозвище — Дурная Любовь.

— И припомни кое-что еще, — продолжал Фальк. — Тебе было тринадцать, когда твой отец скончался. Он не хотел учить и тренировать тебя. Не знаю, что ты думаешь по этому поводу, но факт остается фактом. И кто знает? Возможно, он был прав. Долгие века все это лежало нетронутым в тишине и покое. Возможно, тысячи лет. Древнее сокровище. К чему было спешить?

— Конечно, — сказал Гриффин с горечью. — Отец хотел оставить его для себя одного. Как будто собирался жить вечно. — Он помолчал. — А разве так могло быть? Разве в этой святыне было нечто такое, что позволило бы ему жить вечно?

Фальк огляделся. Было пусто, темно и тихо. Фонарь в его руке мотался туда-сюда.