Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью - Георгий Гачев

Тогда то, что казалось важно на предыдущем этаже бытия и в его измерениях, — теперь неважно. Действительно: в соитии, когда оно пошло, уже неважно и неощутимо, красив ли ты — она, как стройна фигура, каков цвет кожи (все кошки ночью серы, а ночь и кошка — это отроги всемирной Женскости). Напротив, чем узловатее, чем корявее — тем загребистее, пружинное друг во друга ввергание

Когда началось нутряное проникновение, теряет значение и чувствительность кожи, клетки к клетке, — что так сладостно было ощутить, прижавшись тело к телу в самый канун вхождения. В самом деле, чувствительность оттекает со всех тканей и клеток, поверхностей и частей тела — и конденсируется в точке нутряного касания: там же жгучесть и пронзительность невообразимая и нестерпимая образуется. Махина и плотная масса двух плотей — эта материя исчезает, зато за ее счет формируется энергия, импульс, который вот-вот с конца капнет: образует вспышку — сгустится в квант — первотолчок, что даст заряд целой жизни лет на 70-100. Да, та метафизическая тайна Перводвигателя: с чего все началось, откуда есть-пошло движение в жизнь? — вот где каждый раз полностью раскрывается. Но мы о ней так и не знаем, какова она; ибо, чтобы перводвигатель на миг явился, первотолчок состоялся, зачатие, начало началось, — должно быть отключено сознание, отшиблена память и «я». И наше «я» не встречается с первотолчком — так же, как и со смертью: ибо когда я есть — их нет (начала или конца), когда они есть — меня нет

И недаром завершение соития — переход механических движений поршня вперед-назад — в пульсацию, содрогания, судороги, что волнами прокатываются по всему телу земли нас — как землетрясение от эпицентра распространяется. Это забилось в семени сердце, типичные для него движения и проявления начались. И об этом мы узнаем по отдаче на себе. Судороги наши — это как отдача после вьютрела. Но отдача — зеркало того, что дано: противодействие равно действию. И, значит, когда с конца нашего — с огненного языка (а фалл таков) нашего — капнуло семя жизни, его суть — сердцебиение: затеплен «жизни чудный огонек» (Майков). Значит, правы мы были, когда седалище огня в человеке помещали в сердце. Ведь все соитие начинается огнем: «в крови горит огонь желанья», что опаляет двоих и бросает на взаимопожирание: разбивает панцири, земли (особность одежд, непроницаемость граней тела), через верхние и нижние каналы устраивает перетекание внутренностей друг в друга и заканчивается биением-пульсацией, что есть свойство языка пламени и сердца

У женщины же недаром в этот миг исторгается гортанный крик, клекот и слезы. Крик — это же первое проявление новорожденной жизни, младенца. Здесь душа из тела вон, женщины душа влетает: крик дитю даже полезен- уже развитие легких, расширение грудной клетки для расталкиванья земли воздухом. Крик женщины — это предтеча крика ребенка. Она как птица взлетает. Это как крик петуха — солнцевестителя на заре жизни. Только в женщине — это первые петухи, а в новорожденном младенце — вторые

А слезы — это ее роса: так ночь росой плодоносит: сжимает, стесняет воз-душу в капли

…А ведь наврал я на космос: вон солнышко, оказывается, давно уж все залило, пока я темную себе устроил и в сокровенном от глаз людских рылся. Да и на жизненность мысли в себе я наклепал: ничего, жив курилка! — тронул — так потекло. И как-то само собой получилось, что в рассказе о внедрении и проникновении я перестал говорить о ней и себе, своем и ее телах, ощущениях, жестах, звуках, словах; я не помню как, но принялся за разговор о космических вихрях, первотолчке. Но слово мое и мысль здесь всего лишь отображали то, что действительно с нами в этот момент происходит: перенос в метафизическое, т. е. зафизическое, т. е. сверхчувственное состояние, в потусторонний мир, где мы пребываем среди того, что рассудок на своем языке обозначил: «сущности», платоновы «идеи», кантовы «вещи в себе», лейбницевы «монады» — семена. Но все это не то, ибо лишь умопостигаемое, а здесь всем составом: и из земли, воды, воздуха, огня, ума — постигаемое бытие богов

Порнография

Тут кстати: почему так воистину оскорбительна порнография? Не только для нашей стыдливости: унижает «я», личность — это бы еще полбеды. Но она оскорбляет богов, ибо, не замечая метафизического характера происходящего, продолжает талдычить о нем на языке и в понятиях психологии личности, которая вычленяет части, вещи, формы — фиксирует их передвижение, позы-факты в ходе соития. И какова здесь наилучшая гастрономия. Она видит удовольствие и не зрит блаженства. Будто то, что здесь совершается, принадлежит полностью личности (будто в ней, тупой, начала и концы происходящего), ее замкнутому опыту, а не космической жизни рода людского. Порнография не тем лишь оскорбительна, что о таинстве говорит — о том, что должно быть, но не быть предметом мысли и слова (это посягательство делаю и я), но тем, что не так говорит: музыку разымая, как труп. Она оскорбительна той же тупостью, что и рассудок в делах разума, что и сапожник, судящий выше сапога в картине Апеллеса, что и у Толстого рассудочные штабисты-немцы в народной русской войне, полагающие выиграть ее диспозициями: «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…»[77] фотография, фиксирующая просто даже двух раздетых или полураздетых рядом, — оскорбительна и порнографична, ибо безжизненна: тупой, не священный, электрический свет направляет на темное и закрытое для глаз рассудка и постигаемое лишь живой целостностью бытия и человека и ее представителем — духом нашим: разумом и воображением, которые чуют космическое продолжение наших ног, рук, губ, фалла. А порнография на них и останавливается и замыкается: вселенского представительства здесь не предвидя. То — как Уж у Горького, который мнил, что взлетел, видел небо и его измерил

ЦЕЛИТЕЛЬНОСТЬ СМЕХА

Уж так брызжет солнце, что весь перед и стол мне залило и мозг плавить начинает. Хоть отступай в глубь комнаты или вообще разомлевай — иди гулять и на сегодня прекращай писанину. Ну вот и малшик пришел. Работаешь? Пойдем гулять. Попрыгаем на биточках. Словно жизнь сама мной пишет и мне главы и разделы своим ходом устанавливает. Выходим: воздух — точно подснежник: снег, пенящаяся воздушная сырость — в ноздри, как от шампанского. Подобрал лист — прошлой осенью пахнет. Думал о панегирике Юзу, имеющему бракосочетаться в субботу. Целительность смеха: разжимает рот, как нож — зажатые челюсти, и вливает лекарство, так в зев, раскрытый смехом, бытие входит, наполняет нас и к себе приобщает — исцеляет от закупоренности в нашем «я»

ВЕТЕР ТВОРИТ — ЧЕЛОВЕК ВТОРИТ

10. III.67. Помню в отрочестве, когда лето 1944-го, в войну, проводили в совхозе композиторов под Иванове, так мне прекрасным виделось, когда идет кто-нибудь[78] утром, под ветром, полем гречихи в свой домик с инструментом, возле леса или в поле, — и там, как в часовне, священнодействует до обеда. Сам ритуал ухода, пребывания и возвращения, словно перенесения в иной мир, — был дивен. И когда я некоторую пору композиторствовал, помню это ощущение, что встаешь с утра, ничего не звучит в ушах, и кажется: ничего не будет, но открыл крышку, вчерашнюю запись раскрыл, последний такт сыграл — и вдруг тебя

7.12.89 словно подцепило и намотало на требующий своей жизни стержень и бур, на меня, как на повело (от помело), — и он ввинчивается в тебя — и очухаешься через несколько часов. И предвидя уже, и зная это имеющее найти на меня состояние, с утра восстав, даже тормозишь, не даешь волю пробивающимся мотивам, не даешь им послабления, ибо расслабят..

Так и я к голому столу подхожу — как крышку инструмента поднимаю; взгляд в-за окно, вслух — в птичье, вдох в грудье — и понеслась. Хотя что это мне услышалось за утренним молением под древами, что в уши надуло? Да — шорох ветвяный: слово понравилось, и целый шлях жизнеслова открылся: а что если разбить пригнанность суффиксов к корням и вместо «ветвистый» — «ветвяный»? И смысл иной, и краска — и звучит хорошо, природно языку

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНЬЯ

Но — за дело! Вдохнул простору и вольного космосу, надземного воздуху, — и спускайся опять в недра, врубайся в…., в ее жар, мокреть и пахучесть

Но, собственно, сегодня уж легче: главное внедрение уже состоялось — промыслено вчера, так что сегодня мы встречаемся с ним и с нею на полпути, на среднем горизонте: когда они сами очухиваются, приходят в себя и в чувство, и возвращаются на поверхность и вновь начинают различать грани предметов, строй мира и самих себя. Да: из Хаоса возникает Космос — как в первый день творенья; и этот «первый день творенья» не то, что бы лишь был когда-то, но каждый раз вновь совершается с возвращающимися из путешествия на тот, метафизический свет, из унесения в интеллигибельный[79] мир. Приглядимся же к этому акту нового сотворения, возрождения мира, — ибо в нем мы сопричастны к Первому Творению и имеем счастливую возможность наблюдать в собственном опыте то, о чем нам лишь (за)поведано в священных писаниях народов. Итак, клубления, вихри — вихревое наше состояние отлетело. Его последним действием было загоняние дьявола в ад[80], низвержение огненосного Люцифера, заключение титанов в Тартар — и Оттуда вулканическое извержение с сотрясением, содроганием всей Земли — Геи. Но это значит, что беспорядочное, безвременное клубление сменилось на ритм, такт, пульс: забилось Сердце, началось Время — возникло царство Хроноса