Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова

тебе с непривычки явно сорвало с креплений. И Люба, правда, классная. Они все, конечно, красивые, но Любка – она из них троих самая… самая свойская.

– Ты о чём вообще?

– О чём, о чём… Не притворяйся, что не понимаешь. Нет, знаешь, вот будь я мужиком и на твоем месте – я бы в нее тоже влюбилась. Даже вот имей я не ту сексуальную ориентацию – тоже бы влюбилась в Любу. Она, правда, офигенная. Но…

– Погоди! Ты считаешь, что я… что я в Любу… что я ее… люблю?

– Да ясен пень! Ну, дело-то житейское, и нечего этого стесняться. Все люди влюбляются рано или поздно. Просто ты у меня мальчик с запаздыванием в развитии… в некоторых сферах. И впервые влюбиться умудрился в преклонном возрасте, аж двадцати шести годков. А с любовью, знаешь, как с ветрянкой: чем позже подхватываешь, тем тяжелее болеешь. Тебя вон как перекосило. Но хватит уже, Коль. Пострадал и будет.

Ник растерянно посмотрел на сестру.

– Ну что ты на меня глядишь? Хватит страдать, кому говорю! Нет толку. Бывает так, Николаш. Ты любишь – тебя нет. Я это проходила. Да, больно, обидно, страшно, но так бывает, от этого не умирают, и ничего с этим не поделаешь. Переживи это, запомни и иди дальше. Люба классная, но не для тебя. Ты еще встретишь девушку, которая полюбит тебя и которую полюбишь ты. И у вас всё будет хорошо. Правда. Ну, бро, – она толкнула Ника плечом в плечо, – не грусти.

– То есть… ты считаешь, что я ее люблю?

– Коля! Ты на Новый год надел костюм дятла? Сколько раз можно одно и то же переспрашивать? Да, ты ее любишь! И надо что-то с этим делать, если уж это чувство – не взаимное.

– Ой… – Он вдруг совершенно картинно схватился за голову. Начал раскачиваться из стороны в сторону. – Ой, я дура-а-ак…

– Я тебе об этом уже лет двадцать твержу. Рада, что ты наконец-то согласился со мной.

– Так! – Ника вдруг охватывает внезапная, судорожная жажда деятельности. Быстрый взгляд на часы. – Могу успеть! – Он вскакивает на ноги, кладет руки на резинку спортивных штанов и лишь тут спохватывается: – Выйди, я переодеваться буду!

– Да чего я там не видела? Твоих трусов с Гомером Симпсоном? – Варвара слегка обескуражена поведением брата. – Никуда не пойду – ты тут так убедительно умалишенного изображаешь…

– Дело твое! – Ник не вступил в спор, вместо этого стянул штаны, под которыми обнаружились вполне консервативные сине-голубые боксёры. Не глядя, хватает джинсы, толстовку.

– Всё интереснее и интереснее… – мурлычет Варя. – И куда это мы на ночь глядя собрались?

– Исправлять собственную глупость.

– Монументальный план. Там поле непаханое, я бы сказала. А подробности?

– А подробности потом. Спешу!

Он уже выскочил из комнаты, а потом вернулся, наклонился и крепко обнял все еще сидящую на кровати в недоумении сестру.

– Спасибо, Варька! Кстати, твой новогодний подарок на верхней полке в шкафу.

Глава девятнадцатая,

в которой Николай делает то, чего от него все так ждут, а история замыкается в круг

Наверное, у Ника было классическое состояние аффекта. Потому что им овладело одно-единственное желание, одна мысль, одно устремление – успеть. Успеть до наступления Нового года поговорить с Любой. Всё остальное отошло на задний план, потеряло на данный момент значение – то, что ее может не быть дома, или она с грёбаным Марком. Важным было только одно – успеть сказать ей. И если он имеет на это право, если она всё еще ждёт, и если… Много-много «если», ни грамма логики – и он просто рвался изо всех сил к ней сквозь метель, толпу, местами нетрезвую, пробки, не отпускающие столицу даже в преддверии наступления Нового года. И точно Ник знал только одно – он должен успеть, должен успеть до двенадцати. Такая вот хреновая Золушка!

Он не успел набрать номер квартиры на домофоне, как сзади его подпёрла веселая компания. Дверь подъезда открылась, с Новым годом поздравили, нового счастья пожелали. Счастье у него одно. Не новое. Прошлогоднее даже.

Он нажал на дверной звонок. Звонил долго. Сконцентрировался на собственном указательном пальце, на кнопке звонка, на едва слышном треньканье за дверью. Ник не позволял себе думать о том, что будет, если… Нет, она дома. Она должна быть дома. Она должна ждать его!

Он, в конце концов, отпустил кнопку звонка. Гробовая тишина в подъезде. Тишина за дверью. Ее нет дома. Он устало опёрся ладонью о запертую дверь. Всё напрасно. Всё зря.

Щёлкнул замок.

Ник едва успел убрать руку, как дверь открылась. На пороге – она. Любава.

На ней спортивные бирюзовые брючки, белая футболка, ноги упакованы в тёплые носки. Совсем не праздничный наряд. Чёлка убрана со лба заколкой, лицо без косметики. Абсолютно домашний вид, будто спать уже собралась и читала книжку перед сном. Лишь дорогой золотой браслет на запястье выбивается из сонного настроения. И даёт надежду.

Ник без приглашения шагнул через порог, заставив ее отступить на пару шагов, захлопнул за собой дверь. Вдохнул поглубже, шумно выдохнул и понял. Что не в состоянии сказать ни слова. Словно напрочь отказал речевой аппарат – как при каком-то там синдроме. Вдохнул еще раз. Не помогло. Дышать может, а говорить – нет. Люба тоже молчит.

Ник зажмурился. На его протянутой ладони оранжевый мандарин. Он открыл глаза, чтобы увидеть, как она отрицательно качнёт головой. Еще шаг, еще более настойчиво предложенная мандаринка. Она снова качает головой. Всё верно. Он должен сказать. Должен – и не может.

А Люба неожиданно первая нарушает молчание.

– Ладно. Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Но только один, слышишь, Самойлов, только один! – Голос ее звучит звонко, и она следует примеру Ника – шумно выдыхает. Продолжает уже спокойнее: – Это не секс, слышишь меня? Тут не будет третьей, четвертой и черт знает какой попытки! Еще один шанс. Только один, понял меня?

Ник кивает. Он такой красивый. Сбившийся шарф, полураспахнутое пальто, нерастаявшие снежинки в рыжих волосах, румяные щёки. И странные глаза. Эти глаза говорят больше, чем он ей сказал за всё время. Они кричат. И Люба не может не ответить на этот крик. Она уже говорила это ему. Она уже слышала в ответ то, что едва не убило ее. Хуже не будет. Она его любит. Ей нетрудно сказать это еще раз.

– Я люблю тебя.

Эти слова рушат стену его молчания. Прозрачную стеклянную