Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

— Да что я такого сделал? — только и сумел в своём замешательстве выговорить я. — Не подписывал я никаких бумаг.

— Я уже сказал, что мнения на сей счёт расходятся.

— Ты же знаешь, — обретая привычную речистость, продолжал я, — я не дурак, чтобы подписывать себе смертный приговор.

— Откуда мне такое знать? — с невинным выражением лица осведомился Скьюдамор.

— Это фальшивка, и я могу представить доказательства, если только меня пустят наверх и дадут поговорить с господином Негодяем собственной персоной. Он сам расписался за меня, он или кто-нибудь ещё, у кого на меня зуб.

И вдруг меня осенило.

— Роджер Болл, вот кто подделал мою подпись! — воскликнул я. — Он мой ненавистник до глубины души.

— Вполне возможно. Но в создавшихся условиях он явно не одинок. Увы, акции Джона Сильвера сильно упали в цене.

— Я же толкую, что могу доказать — это не моя подпись. Дай мне перо с бумагой, и ты сам убедишься!

— Чтобы восемь человек загремели на виселицу? Ты этого хочешь? Баттеруорту не хватает матросов, поэтому он вроде бы удовлетворился тобой и делает вид, будто простил остальных. Однако и тебя он не намерен казнить… между прочим, по моему совету. Нет-нет, можешь не благодарить. Я дал такой совет отнюдь не ради тебя. Просто умерщвлять белого человека на судне, полном негров, неразумно. Слух об этом рано или поздно дойдёт до них, и им может втемяшиться в голову, что перерезать глотку белому — плёвое дело… А тогда почему бы не скромному лекарю, который каждый день трётся бок о бок с ними, раздавая лекарства и помогая им выживать? Вот я и предложил Баттеруорту менее драматическое решение, которое к тому же больше устраивало все заинтересованные стороны, давая и мне, мой милый, возможность остаться в живых. Я рекомендовал, чтобы на время перехода через океан тебя поместили здесь вместе с невольниками, а по прибытии предали суду.

Я сделал единственное, что было в моих силах: хорошенько прицелился и плюнул Скьюдамору прямо в лоб. Тот вздрогнул, однако не потерял самообладания и утёрся носовым платком.

— Я понимаю, что ты взволнован, — хладнокровно проговорил он, хотя во взгляде его появилась настороженность. — И всё же советую вести себя со мной приличнее. Для твоего же блага.

— Для моего же блага, — как можно презрительнее процедил я.

— Именно. Если хочешь доказать в суде, что ты не был зачинщиком бунта, тебе понадобится заслуживающий доверия свидетель, который бы выступил в твою защиту. На баке находится восемь человек во главе с Роджером Боллом, которые поклянутся на Библии и подкрепят это святой памятью своих матерей, что руководил мятежом не кто иной как ты, тем более что это не будет большим преувеличением. Им важно будет повесить тебя, чтобы самим избежать наказания. Я единственный, кто может выступить против них и чьему слову поверят.

— С какой стати? — спросил я, всё ещё со злостью, но уже настроенный на размышления. — Почему кто-то станет верить гаду вроде тебя?

— Да потому, что это я раскрыл Баттеруорту планы мятежа. Теперь моя звезда сияет, как никогда раньше.

— Ты? — только переспросил я, даже не закричав, не задохнувшись от негодования и не плюнув ему в морду.

Я был ошарашен.

— Ты же не считаешь меня таким дураком, — продолжая Скьюдамор, — чтоб я ставил на одну лошадку. Чем бы ни обернулся мятеж, я должен был выйти сухим из воды. Тебе, Сильвер, не мешает усвоить одну истину: в этой жизни надо уметь вертеться, а не суетиться без толку и не лезть напролом, не переступать черту, если её можно при случае обойти. У тебя есть характер, есть хребет, Сильвер, что я несомненно, признаю. Однако хребет недолго и сломать. Я же более гибок, мои хрящи и мышцы поддаются давлению, но не рвутся.

— Трусливый, вероломный негодяй, — сказал я.

— Вполне возможно, но какая тебе сейчас радость с того, что ты не такой? Ну-ка, ответь!

На этот раз лекарь был настроен воинственно и показался мне опасным. Своё двоедушие он продемонстрировал раньше.

— Ну да ладно, — продолжал он. — Теперь у тебя будет время подумать о том о сём, прежде чем сотворить новую глупость. Жизнь, Сильвер, это игра. Я сыграл благоразумно и теперь в выигрыше. Ты поставил всё на одну карту и проиграл. Тут уж ничего не попишешь. Восемь твоих товарищей-заговорщиков необходимы нам, чтобы эта старая посудина благополучно пересекла океан, а также чтобы держать невольников в ежовых рукавицах и поддерживать в них жизнь, дабы я мог получить причитающееся мне вознаграждение. А если ты начнёшь разоряться про поддельную подпись, то я расскажу, не только на корабле, но и в суде, кто позаимствовал мой инструмент, чтобы проделать дыры в переборке, и кто стащил у меня ключ, чтобы изготовить дубликат. Этого будет более чем достаточно, чтобы тебя отправили на виселицу. Надеюсь, мне не понадобится идти дальше разговоров?

— Нет, — испытывая унижение, и всё же с нажимом произнёс я, поскольку Скьюдамор был-таки прав.

Он повернулся и ушёл. Я ощутил свинцовую тяжесть в душе и теле; мне уже всерьёз казалось, будто меня душит петля. Бедная моя новая кожица, подумал я, чувствуя, как впиваются в обнажённую спину неструганые доски, но тут же заметил у себя на плече руку Джека.

— Братья? — едва ли не с мольбой в голосе спросил он.

Я обернулся.

— Во всяком случае, рабы, — ответил я. — А это уже кое-что.

И, хотите верьте хотите нет, Джек просиял, хотя в нашем положении радости от моих слов было крайне мало.

22

Можно ли представить себе более уморительную, смехотворную и безысходную картину? Я, Джон Сильвер, по прозванию Окорок, который впоследствии внушал такое уважение и такой страх к себе, лежал, приговорённый к рабству и скованный по рукам и ногам благодаря собственной глупости и чьей-то жажде мести. Ниже этого я не падал за всю свою жизнь.

Должен признаться, в первые дни у меня вообще не было никаких желаний. Я отказывался от еды — не потому, что хотел умереть или показать своё упрямство, а просто от потери аппетита. Я отказывался выходить проветриться на палубу — не из-за того, что хотел заживо сгнить в духоте трюма, но потому, что не понимал смысла в прогулках. Я ведь перестал быть человеком… если когда-либо был им.

В том, что я всё-таки встал на ноги, главная заслуга принадлежит Джеку, поскольку, пока я отказывался подниматься наверх, Скьюдамор не выпускал на прогулку и его. Мысль заставить Джека страдать по моей милости была хорошей находкой лекаря. Он, естественно, рассчитывал настроить туземцев против меня, дабы они превратили моё существование в ещё горший ад.