Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф

Аристидом Бусико. Париж дал жизнь современному обществу потребления: пассажи XVIII века предвосхищали наши моллы. Когда Золя писал свой роман, барон Осман прокладывал через город широкие бульвары, на которых выстраивались притягательные магазины. Бусико сделал торговлю в универсальном магазине доходным делом посредством разнообразных трюков. Прежде всего, он сделал привлекательным сам шопинг – то, что некогда считалось занятием скучным, в самый раз для прислуги. По существу, это он изобрел принцип double entendre[153], который до сих пор помогает продавать буквально всё, начиная с автомобилей и заканчивая порцией мороженого. У Бусико шопинг был соблазном, исполнением желаний посетителя, о которых тот даже не подозревал сам, разожженных теперь новомодным газовым освещением. Покупателям здесь впервые разрешалось трогать руками товары без всяких уговоров со стороны надоедливых приказчиков. Золя описывает свой универсальный магазин как «беспощадную» и зрелищную полумашину-получудовище, обчищающую твои карманы, причем самым приятным образом.

Я встречался с Бусико «Селфриджа», исполнительным директором Питером Уильямсом, внутри его собственной машины соблазна. Выглядит Уильямс соответствующе: выпендрежная рубашка с узором пейсли, усы жулика.

– …Грандиозность всего этого! – восклицает он. – Здесь в точности повторяется то, что делали уже добрую сотню лет: архитектура как рекламный щит для бизнеса. Она отличает нас от всех прочих.

Он пренебрежительно машет рукой в сторону «Дебенхемс» – своего младшего соперника.

– Иначе бы вы здесь не были.

Справедливо.

– Мы не имеем права скучать. Нам нужно обеспечить нечто большее, чем просто товар. Здесь должен быть ажиотаж.

Добро пожаловать: «Дамское счастье» в духе двадцать первого века.

Это не просто совпадение. Архитектору здания, Аманде Левит из «Фьюче системс», этот роман давал читать Витторио Радиче, прежний директор «Селфриджа», который вытащил стареющую компанию из состояния поблекшего великолепия, вернув то, что прекрасно знал Бусико, да и сам основатель фирмы Гарри Гордон Селфридж: шопинг – это зрелище. В начале ХХ века Селфридж прибег к услугам Дэниэла Бёрнэма, в то время – самого модного архитектора, чтобы выстроить гигантское здание с колоннами, которое можно видеть на лондонской Оксфорд-стрит и ныне: это по-прежнему самое величественное здание на улице. Витрины он завалил товарами, подсвеченными электрическим светом, и приучал клиентов к новинкам вроде яслей или мороженого с содовой. «Знаете, почему они здесь? – спрашивал Селфридж. – Потому что здесь намного светлее, чем у них дома»[154].

Радиче в свою очередь обхаживал первоклассные бренды, самых популярных архитекторов и художников, чтобы превратить это же самое здание в огромный современный универмаг, который был бы в состоянии зажечь огонь в пресыщенных очах горожан. «Селфридж» в Бирмингеме – его наследие, здание, которое переосмысливает концепцию магазина, возвращая его к истокам: служить для соблазна.

Здание сделано кричащим, броским, почти в буквальном смысле. Бросаться в глаза – его функция. Помимо витрин на первом этаже, магазинам окна не требуются (рознице нужны «черные ящики», говорит Уильямс, закрытые со всех сторон, как зрительный зал в театре, чтобы постоянно меняющиеся в них декорации могли ослеплять посетителей). «Фьюче системс» умудрилось обратить это в достоинство. Здание почти лишено оконных проемов, не имеет ни привычной крыши, ни стен в обычном понимании; вместо того оно сплошь покрыто чешуей: на стальную сетку набрызгом нанесен, словно папье-маше, бетон, окрашенный в синий цвет из палитры Ива Клейна, затем на этом основании укреплены пятнадцать тысяч дисков из анодированного алюминия – так, чтобы здание завлекающе мерцало на фоне невозмутимого бирмингемского горизонта. Вывески нет.

– Здание само – лучше любой вывески, – поясняет Левит.

– Мы им говорили: «Ваше здание будет на почтовых открытках во всех магазинах города», – добавляет ее партнер, Ян Каплицки.

И вот оно действительно послушно появляется на рекламе банка «Барклейс» и рекламных щитах в Лондоне, соблазняющих туристов посетить второй город Великобритании.

Внутри машина-чудовище обрабатывает посетителей. Взгляните в атриуме вверх: каждый этаж отмечен дородной, белой полированной балюстрадой, словно рядами ребер монстра, обтянувшими световой пролет. Второй, более скромный по размерам атриум – овоид с пухлыми губами – пронизан выпуклыми, округлыми шахтами лифтов.

– Чувственность бывает очень откровенной, правда? – говорит Левит.

Каждый этаж спроектирован новым архитектором с новыми трюками: здесь – кислотные цвета, там – световое шоу, но всё непременно чувственное, непременно «кайф, кайф, кайф». Радиче считает, что его предположения в отношении розницы должны оправдаться; дорогое зрелище должно помочь объекту затмить по продажам обычные магазины.

– Если они смогут продать с каждого квадратного метра больше трусов, – говорит Каплицки, – то и мы будем счастливы.

Впрочем, на кону гораздо больше, чем пара трусов. Золя назвал роман «Дамское счастье» «поэмой о современной деятельности». В городе зрелища эта деятельность вытекла из магазина и распространилась повсюду: начиная с художественных галерей, железнодорожных вокзалов и аэропортов и заканчивая – благодаря появлению интернет-шопинга – спальными комнатами. Шопинг, несколько цинично писал архитектор Рем Колхас, «последняя оставшаяся форма общественной деятельности», одна из тех немногих, что связывают едва не всех и каждого на планете, по крайней мере, сегодня. Правительства следят за показателями эффективности розницы так, словно от нее зависит само их существование; впрочем, так оно и есть. Город-предприниматель покоится сегодня не на фабриках, а на зданиях вроде «Селфриджа»: на практике потребления – магазинах, торговых центрах, развлекательных комплексах.

– Посетителей здесь будет больше, чем в Современной галерее Тейт, – сияет от счастья Аманда Левит. – Эта постройка ставит вопрос о самой природе общественного здания.

Магазины во всех своих проявлениях, утверждал Колхас, являют собой архитектурную форму нашего века, так же, как соборы в четырнадцатом веке или фабрики – в девятнадцатом. Именно в этом «мусорном пространстве», пишет он, мы проводим бóльшую часть нашего времени. В Бирмингеме имеется, по крайней мере, целый собор мусорного пространства. В большинстве других городов – один только мусор.

Проникновение этой формы деятельности может быть, однако, более коварным, более изощренным. Приватизация городского пространства, его трансформация за последние десятилетия в пространство города-предпринимателя изменили сам метод, посредством которого мы определяем пространства в этом городе. Изменяется то, как эти пространства функционируют. То, что в них мы делаем. Даже то, как мы говорим и думаем об архитектуре, сами слова, которые мы при этом используем.

Появились новые типы сооружений вроде ультрасовременных торговых моллов. Но и старые типы подверглись полному переосмыслению. Ибо культура потребления властвует не только над магазинами и моллами, аэропортами и железнодорожными вокзалами, но над такими общественными пространствами, как школы, парки, библиотеки, переориентированными в «многофункциональные центры» и «магазины идей», и даже над пространствами частными – над нашими домами, от подъема или упадка благосостояния которых зависят многие миллионы домашних хозяйств.

Некогда от потребительства можно было как-то укрыться: были места, куда