Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф

привлекал к работе в аппарате энергичных специалистов вроде Аманды Бёрден, директора департамента градостроительства, стремясь к постепенному ослаблению норм зонирования, жестко сегментировавших Нью-Йорк с 1916 года, чтобы высвободить территории для девелоперов, одновременно не настраивая против себя влиятельных лиц из местного сообщества.

– «Хай-Лайн» [был] волшебным местом, – говорит Бёрден, – безобразным, но со своим уникальным характером. Я всегда говорила, что, если я когда-нибудь буду у власти, это сделается моим главным приоритетом.

Хитрость состояла в том, что нужно было заставить увидеть «волшебство» «Хай-Лайн» всех – так, чтобы это пространство открыли и другие люди, помимо художников или девелоперов.

– Это город, в котором всем заправляют собственники, – прибавляет Бёрден, – а девелоперы всегда ищут выгоду. Но тогдашний мэр часто убеждал нас, что архитектура – великий двигатель экономики.

Ответ? С одной стороны, город удерживал от выселения в процессе джентрификации сотни галерей, которые сегодня выстроились вокруг «Хай-Лайн», формируя район «искусства и культуры», лучше «связанный», как говорит Бёрден, с остальной частью города, и превращая виадук в городской променад, открытый для всех; город поощрял застройщиков, здания которых обеспечивали открытый доступ к «Хай-Лайн». С другой же стороны, окружающая территория меняла статус зоны с преимущественно промышленной застройкой на зону с жилой, радуя девелоперов неожиданным высвобождением потенциала для четырех тысяч двухста новых квартир. Собственники недвижимости возле «Хай-Лайн» получали возможность продавать права на воздух новым застройщикам, чтобы позволить им возводить более высокие здания по Десятой и Одиннадцатой авеню. Крыши домов вдоль эстакады оставались на существующем уровне, чтобы сохранить уникальные виды сквозь городскую застройку. Сам Соломон не смог бы вынести решения более ловкого.

Сегодня некогда ветхий виадук утратил бóльшую часть своей романтики. Это больше не таинственный сад. Как в любом парке, в нем есть часы работы. Дикие заросли старательно укротила и причесала ландшафтная компания Field Operations. Травы сменили культурные растения. Конструкцию сооружения подлатало и дополнило архитектурное бюро Diller, Scofidio & Renfro. Результат их реконструкции называют «агритектурой», «постиндустриальным инструментом отдыха, жизни и роста», в котором сплелись сложные ландшафты: жилы волнообразных бетонных тротуаров, то взлетающих, словно арки, то извивающихся, через прорези которых видна улица внизу; выше галереи, магазины, общественный плавательный бассейн, пляж, дерзкий консольный амфитеатр – и мягкая растительность: тут – леса, болота, дикая природа, луга, там – графически яркие, раскрашенные муниципальные границы; наконец, Гэнсвуртский мясной рынок в консольном здании галереи и лестница со стеклянной стеной, превращающая разделку мяса в зрелищный вид спорта.

Когда-то градоначальники толковали об «эффекте Бильбао» – о том поразительном эффекте, который возымело для экономики испанского города строительство здания музея Гуггенхайма Фрэнка Гери; теперь говорят о эффекте «Хай-Лайн». Со времени открытия парка в 2009 году и до 2014 года двадцать миллионов человек прогулялись по маршруту, обмениваясь впечатлениями о городе – о чем-то, подобном ощущению «живости», «разнообразия» и «полнокровия», красоты и радости, к которому призывали Джейн Джекобс и Кевин Линч, некогда же – убежище художников и авантюристов. Ничего удивительного, что города во всем мире хотят повторить этот опыт. Так, некая организация в Лондоне, членов которой связывает, как и «Друзей „Хай-Лайн“», мечта построить на пустом месте зеленый клон, «Мост-сад» через реку Темзу, спроектированный автором того самого моста-акробата в Паддингтоне, Томасом Хезервиком. Несмотря на поддержку некоторых высокопоставленных энтузиастов, реализовать мост Хезервика оказалось сложнее. В нем нет того элемента, который сыграл решающую роль в бизнес-плане «Хай-Лайн»: жажды наживы, элегантно соединенной с гражданским альтруизмом. В трансграничных водах, в отличие от застроенных участков, труднее подкупить местных жителей (чаек? канадских гусей?) обещаниями повышения в качестве компенсации цен на недвижимость.

Эффект «Хай-Лайн» проявляется по-разному. Вдоль эстакады, как и предсказывали ее «Друзья», цены на недвижимость взлетели надлежащим образом. Туристы ходят толпами. Ощущение свободы и эстетической новизны, которое художники, карабкаясь по ее опорам, переживали в семидесятые, с тех пор было качественно, а иногда и просто художественно приготовлено для всех и каждого. Кому-то ощущения эти доступны теперь на постоянной основе. За эстакадой поднялись новые, часто новаторские жилые здания, подобные тем, что когда-то выросли вокруг Центрального парка; они нависают над парком, предлагая состоятельным жителям виды вверх и вниз по всей его длине. Иным созерцателям, впрочем, нет дела до культурных растений: по сторонам от «Хай-Лайн» расцвела субкультура вуайеризма. Жители некоторых новых домов или гости отелей высокого класса вроде «Стандарда», который раскинулся на своих коренастых бетонных ногах по обеим сторонам променада, как считается, предоставляют всегда многолюдной аудитории туристов на «Хай-Лайн» виды другого рода, включая tableaux vivants[151] из обнаженных, спортивных человеческих тел.

Обеспеченный променадами и аттракционами, город зрелища становится таким образом в точности тем, что в 1960-х годах предписывал погибающему современному городу архитектор бостонского Фаней-Холла Бенджамин Томпсон: «Ибо если город и не парк, он может служить парком». Город зрелища подражает в бетоне, стали и стекле тем своим предшественникам, кого так обожал Томпсон – величественным британским имениям восемнадцатого столетия, увеселительным паркам, утехе для ума и сердца, живописным пейзажам для фланирующих отдыхающих. Это пейзаж, рассчитанный на то, чтобы его потреблять – всеми пятью чувствами, и зрением прежде всего.

Молл «Вестфилд» в районе Шепердс-Буш в Лондоне. Jon Arnold Images Ltd/Alamy Stock Photo

Глава шестая

Право покупать

«Дамское счастье», сверкавшее, как раскаленный горн, окончательно покорило девушку ‹…› Оно горело, как маяк, оно казалось ей единственным светочем и средоточием жизни.

Эмиль Золя[152]

«Волнуешься? – вопрошает рекламный щит. – Ты будешь… Бирмингем никогда уже не будет прежним». Весь город трепещет в предвкушении. На дворе 2003 год; до открытия обновленного торгового центра «Бычий круг» остается два дня. Старого бетонного здоровяка из шестидесятых сменил новый, только этот покрыт мерцающим стеклом. Пресса прогнозирует стампеду. Первой остановкой у гостей будет универмаг «Селфридж» – он занимает часть здания молла, хотя и заметно выделяющуюся; бренд достаточно весомый, чтобы иметь право на самостоятельное присутствие на силуэте города. Соблазнительные формы универмага напоминают песочные часы, а его отделка, вдохновленная платьем-кольчугой Пако Рабана, испытывала стойкость прохожих с того самого дня, как сняли леса. Это единственный магазин, не требующий рекламы. Архитектура делает это за него бесплатно. Люди пялятся, выдумывая для магазина прозвища на все лады. Одно из них, кажется, подходит идеально: телик.

Ничто так не собирает толпу, как секс и шопинг. Эмиль Золя описал это в «Дамском счастье» – романе, действие которого происходит в парижском магазине, списанном автором с первого в мире универмага «Бон Марше», основанного в 1852 году