Свободу медведям - Джон Ирвинг

Вратно Явотник, к слову, оказался подготовленным к приближающейся семейной жизни. Мой дед добыл ему настоящие эмиграционные документы и работу переводчика-ассистента — дед по горло ушел в работу по приданию протоколам заседания Союзнического совета соответствующего новейшим требованиям вида.

Ровно через четырнадцать дней после первого заседания в Вене состоялись первые со времен аншлюса независимые выборы в парламент. Но, несмотря на все усилия Советов, коммунистическая партия набрала меньше шести процентов всех голосов — всего четыре места из ста и двадцать пять в национальном представительстве. Социалистическая и народная партии получили примерно одинаковое количество голосов.

К чему действительно Вена оказалась неподготовленной, так это к тому, что Советы не умели проигрывать.

И к чему Эрнст Ватцек-Траммер оказался совершенно неподготовленным, так это к письменному заключению районной полиции Хикинга, объявившего Ватцека-Траммера умершим 12 марта 1938 года в результате пожара в его курятнике. Я сомневаюсь, что Ватцек-Траммер был серьезно оскорблен неверием в него полиции Хикинга. Но, как бы там ни было, искать работу он отказался и, по предложению моего деда, занялся реконструкцией и восстановлением квартиры Мартеров на Швиндгассе.

В дневное время на улице Швиндгассе оставались лишь женщины и Ватцек-Траммер. Так что, когда женщины из прачечной начинали укорять Ватцека-Траммера в лени и в том, что он все время околачивается дома, Траммер заявлял:

— По документам я умер. Какую лучшую отговорку можно еще придумать, чтобы не работать?

Первое, что сделал Ватцек-Трамер, — это приспособил часть кухни под свою спальню. Затем он взял под мышку все четырнадцать книг и отправился на поиски читального зала иностранной литературы Международной студенческой библиотеки, более не функционировавшей — на деле разбомбленной и разграбленной. Так что Ватцек-Траммер содрал все библиотечные наклейки и принес книги обратно домой, оставив надежду обменять их на новые четырнадцать, еще им не читанные. Дедушка приносил ему новые книги, но книги в то время являлись редкостью, а основную массу литературы в квартире на Швиндгассе составляли бумаги, взятые для работы на дом дедом и Вратно. Это были протоколы заседаний Союзнического совета, которые Ватцек-Траммер счел непонятными и скучными.

Но, несмотря на неудовлетворенность Ватцека-Траммера материалом для чтения, он совершил настоящий акт милосердия — сделал Хильке и Вратно роскошный свадебный подарок. Он содрал весь камуфляж с «Гран-при 39» и устранил кое-что еще: все военные навороты — и выкрасил мотоцикл в блестящий черный свет; таким образом, он превратил его в личное средство передвижения, которое русские не могли бы с легкостью счесть за военный трофей. Надо сказать, что бензин стоил целое состояние и ездить между оккупационными секторами было небезопасно — даже для переводчика-ассистента, занятого бумажной работой над протоколами Союзнического совета.

Таким образом Ватцек-Траммер предоставил новобрачным средство, дававшее им возможность выбираться куда-нибудь, где они могли бы побыть вдвоем, расслабиться и поговорить более откровенно, чем в квартире на Швиндгассе. Ватцек-Траммер утверждал, что мои родители стеснялись друг друга. По крайней мере, на людях или в тех случаях, когда Ватцек-Траммер мог видеть их. Они разговаривали по ночам, в то время, когда Ватцек-Траммер спал чутким сном за тонкой перегородкой в своем закутке на кухне. Ватцек-Траммер уверял, что они никогда не повышали голоса — он никогда ее не бил, а она никогда не плакала — и скрип кровати, слышимый Ватцеком-Траммером, был всегда осторожным и деликатным.

Часто уже за полночь мой отец выходил на кухню взять себе бутерброд и налить стакан вина. При этом Ватцек-Траммер высовывал голову из своего закутка и говорил:

— Кровяной колбаски, а? Что у нас к сыру?

И они вместе тихонько перекусывали, молчаливо намазывая хлеб и бережно нарезая колбасу.

Когда находилось бренди, они засиживались подольше, и мой отец рассказывал о потрясающем, гениальном мотоциклисте, с которым у него когда-то были одинаковые бороды. И позже, когда к бренди добавлялось еще и вино, Вратно шептал в ухо Ватцеку-Траммеру:

— Зан Гланц. Тебе знакомо это имя? Кто был этот Зан Гланц?

На что Ватцек-Траммер отвечал:

— Ты говорил, что знал Вата. Что с ним случилось, а?

По ночам они вместе обсуждали политику, зачастую опровергая спонсируемую Советами газету, «Osterreisching Zeitung»[20]. Например, от 28 ноября 1945 года, в которой сообщалось о нацистских бандитах в советской форме, дискредитировавших Советскую армию и совершивших целую серию жестоких изнасилований и убийств, не говоря уже об отдельных инцидентах в центре города. Или номер от 12 января 1946 года, в котором сообщалось о некоем герре X. Шайне из Верхней Австрии, арестованном Советами после того, как он был уличен в распускании ложных слухов, будто бы русские солдаты разграбили его дом. Или иногда они обсуждали домашнюю работу моего отца и деда, то есть протоколы заседаний Союзнического совета — в частности один, имеющий отношение к инциденту, который произошел в американском военном поезде «Моцарт», возившем американские войска между Зальцбургом и Веной. Сержант-техник американской армии, Ширли Б. Диксон, МР[21], согнал с поезда подгулявшую компанию, в состав которой входили капитан Советской армии Клементьев и младший лейтенант Сальников. Русские схватились за оружие, но сержант-техник американской армии, Ширли Б. Диксон, МР, меткий стрелок, выстрелил в обоих сразу — застрелив капитана Клементьева и ранив младшего лейтенанта Сальникова. На заседании Союзнического совета советская сторона заявила, что их офицеры пали жертвой языкового недоразумения, а маршал Конев потребовал, чтобы меткий стрелок Ширли Б. Диксон понес суровое наказание. Но военный суд постановил, что Диксон лишь выполнял свой долг.

Ватцек-Траммер, насмотревшийся американских вестернов, заявил, что имя Ширли Б. Диксона кажется ему знакомым. Не тот ли это самый стрелок и забияка, что пытался отравить воду в Вайоминге? Но мой отец считал, что Ширли — это обычное девичье имя, что заставило Ватцека-Траммера вспомнить о грудастой бандитке, которая в конце фильма исправилась и вышла замуж за женоподобного судью-пацифиста. Так что они пришли к заключению, что Ширли Б. Диксон, самый быстрый и меткий стрелок поезда «Моцарт», на самом деле был Ваком.

И тогда Вратно снова пристал с вопросом:

— Зан Гланц? Ты должен был знать его.

Но Ватцек-Траммер снова парировал:

— Ты никогда не рассказывал, что случилось после того, как ты и Готтлиб Ват добрались до Марибора. У Вата что, была там дама сердца? Почему он не уехал с тобой?

Но Вратно не унимался:

— Кто из вас был мифическим орлом? Эта фрау Дрекса Нефф, прачка через дорогу, — приятельница мутти, с которой я говорил, — почему она темнит насчет этого? Когда она заговаривает об огромной птице, вы все сразу корчите рожи. Кто был этой птицей, Эрнст? Это Зан Гланц был орлом? Да? Так что же случилось с этим Гланцем?

И тогда Ватцек-Траммер, не знающий себе равных историк, хранитель всех деталей, Ватцек-Траммер путано бормотал:

— Хорошо, хорошо, я понимаю тебя. Но после того как все семейство Сливница взлетело в воздух, не считая кого-то одного, и после той истории с радио в горах — когда Боршфа Дард был уже мертв и похоронен, если так можно сказать, — и после того, как вы дали соединению «Балканы-4» проехать мимо и добрались до Марибора с другим соединением… Когда вы были в Мариборе, Вратно, — хочу я спросить, — что случилось с Готтлибом Ватом?

Так они продолжали спрашивать друг друга, подкрепляясь колбасой и сыром, пока на кухню не выходила моя мать, тогда мой отец закруглялся с едой, питьем и разговорами, оставляя Эрнста Ватцека-Траммера предаваться воспоминаниям до самого утра. Что тот и делал, страдая прогрессирующей бессонницей — возможно, из-за растущего дискомфорта, вызванного беременностью моей матери, поскольку она довольно громко металась на своей кровати в феврале и марте. И тут Эрнст покинул свой закуток; вместо сна он сидел у кухонного окна, наливал стакан молока моей матери, когда она выходила на кухню, страдая бессонницей; а еще он наблюдал за часовыми на Швиндгассе, которые через каждый час освещали улицы прожекторами от бывшего посольства Болгарии и через каждый час проверяли двери домов.

Русский офицер с револьвером подходил вплотную к домам — отличная цель для цветочных горшков или кастрюли с кипящими макаронами, — проверяя, все ли парадные двери заперты. Его прикрывал пехотинец с автоматом, шагавший по самому краю тротуара, — негодная цель для тяжелых оконных цветочных ящиков, поскольку понадобилось бы приложить большое усилие, чтобы швырнуть эдакую тяжесть на такое большое расстояние.