Свободу медведям - Джон Ирвинг

Но они все же совершили сделку. Некий Зигфрид Шмидт получил особое разрешение за подписью немецкого командования на передвижение в качестве специального курьера, изготовленное малочисленным, но весьма эффективным сербским подпольем в Мариборе. И одним холодным, ясным утром в середине декабря 1944 года Зигфрид Шмидт — бывший Вратно Явотник — перебрался в Австрию и через реку Мур рванул на «Гран-при 39», освобожденном от военного снаряжения (для выполнения особого поручения), на север в сторону города Грац по дороге, которая теперь называется 67-е шоссе.

И я склонен верить, что тем же самым холодным декабрьским утром 1944-го капитан четников Ракович был наконец-то пойман партизанами и доставлен обратно в Чачак, где его изуродованное тело было выставлено на рыночной площади.

О том, что произошло с моим отцом после того ясного, холодного утра, когда он въехал в Австрию, я могу лишь догадываться. Но в любом случае Зигфрид Шмидт не мог долго находиться под защитой формы вермахта, гоночного мотоцикла и своих особых бумаг, которые являлись особыми лишь до тех пор, пока немцы удерживали Австрию.

Однажды утром мой отец выехал на север, в Грац, хотя и не смог бы сказать, как долго он пробыл в Граце или когда именно он выехал на северо-восток, в Вену. Он не мог долго оставаться в Граце — это точно, так как югославские партизаны пересекли австрийскую границу практически вслед за ним и без всяких особых бумаг.

Но и Вена не могла служить надежным пристанищем для особого курьера, передвигавшегося на гоночном мотоцикле «Гран-при»; 13 апреля 1945 года, ровно через четыре месяца после того, как мой отец покинул Марибор, советские войска заняли Вену с помощью бойцов австрийского Сопротивления. Подразумевалось, что Советы освободили город, но для армии освободителей они слишком много насильничали. Советам трудно воспринимать Австрию как жертву Германии — на русском фронте они видели слишком много австрийцев, сражавшихся бок о бок с немцами.

Но каковы бы ни были обстоятельства, 13 апреля 1945 года Зигфрид Шмидт был вынужден уйти в подполье.

А 30 апреля французские войска перешли границу Австрии через Ворарлберг; на следующий день американцы появились со стороны Германии; и, когда британцы из Италии двинулись сюда где-то через неделю, они были поражены, обнаружив, что югославские партизаны уже неистовствуют в провинциях Каринтия и Штирия.

Австрия была заполонена, а Вена осталась внутри — усвоившая урок, что ей не следует встречать победителей с распростертыми объятиями.

Но в связи с этим о моем отце мало что известно. Брошенные квартиры в домах служили самыми лучшими пристанищами — настолько популярными, что частенько оказывались битком набитыми людьми, не желавшими приютить какого-то придурка, который не хотел бросать разоблачающий его мотоцикл. Вратно помнил, как сквозь почтовые щели блестели глаза: «Для солдат нет места, спрячьтесь где-нибудь еще».

Еда могла служить временным пропуском, но из-за нее можно было и погибнуть.

Вратно помнил теплую, весеннюю погоду, помнил ту неделю, когда он пытался заманить в ловушку какого-нибудь русского и отнять у него форму — поскольку в форме вермахта лингвистические способности моего отца казались недостаточно убедительными.

Но лучше всего он помнил одну летнюю ночь. Сектор неподалеку от Старого города, свет прожектора, выхватывавший его в конце каждой наполненной звуками улицы — гоночный мотоцикл, выписывающий зигзаги, пытающийся избежать лучей прожектора. Он помнил то место — по всей видимости, это был Бельведергарден: солдаты на деревьях с фонариками и Вратно, который гнал мотоцикл, прижимаясь как можно теснее к высокой бетонной стене, где он был меньше всего заметен, но где обдирал локти и колени о развороченный бомбой бетон. Он помнил фонтан, который не работал, — вероятно, это было на Шварценбергплац. Он помнил, как выжимал предельную скорость, травимый лучами прожекторов и голосами русских.

Вратно всегда помнил: за ним Готтлиб Ват, шепчущий в ушное отверстие его синего шлема, и, следуя точным указаниям Вата, мой отец выскакивал на обочину и мчался, прижимаясь как можно теснее к стенам зданий, увертываясь от выступающих дверей; двигаясь с потушенной фарой по темным улицам, он опасался не замеченной им стены или двери, способной размозжить ему голову.

Вратно навсегда запомнил огромную дверь парадной, которая болталась на петлях, — вестибюль, в который он въехал, был темный, как пещера, и такой же, как пещера, мраморно-холодный. Он помнил, как на мгновение включил свет фары и увидел винтовую лестницу, уходящую наверх четырьмя пролетами — туда, где, как он надеялся, были брошенные квартиры. Он помнил это всегда: как он задрал переднее колесо на первую ступень, яростно выжимая скорость и подскакивая на широких, пологих мраморных ступенях и устремляясь к первой лестничной площадке, где выпустил мощный хлопок газа и вкатил в первую квартиру. Затем открыл глаза и заглушил мотор, ожидая выстрела. Потом вставил на место болты и закрыл щербатую дверь квартиры.

Помнил он свет фонарей, проникших потом с улицы в вестибюль. Голоса, говорившие на русском:

— На мотоцикле сюда не въехать.

При зарождающемся свете дня он разглядел пол, сплошь усыпанный окурками и осколками того, что когда-то могло быть тонким фарфором. Вонючий угол кухни, где прятавшиеся от нынешней или прежней оккупации люди устроили отхожее место. Пустые шкафчики. Кровати с распоротыми матрасами, местами в разводах мочи. И единственная мягкая игрушка с уцелевшими глазами среди множества других растерзанных — на подоконнике в комнате, которая, по всей видимости, служила девичьей спальней.

Вратно помнил: как странно было видеть в городской квартире на полу куриные перья. Но еще удивительнее было видеть впервые за столько дней единственное яркое место на всей темной улице: медный шар, каждый день ненадолго ловящий солнце, — шар в руках купидона. Полголовы купидона было снесено бомбой, но он по-прежнему возвышался подобно ангелу над зданием, бывшим болгарским посольством — на самом деле единственным посольством на Швиндгассе.

Семнадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 5.45 утра

Знаешь, Графф, в венском зоопарке однажды уже была попытка освободить животных. О ее неудачном завершении история теперь почти ничего не знает. А подробности происшедшего более чем туманны.

Никто, кажется, не слышал о том, что творилось в зоопарке в последние годы войны. Однако было время — где-то в начале сорок пятого, — когда русские захватили город, но это было еще до того, как остальные воюющие стороны заключили соглашение об оккупации, — тогда нечем было кормить людей. Что уж говорить о том, что ели животные. Однако имеются кое-какие предположения насчет того, как люди добывали себе еду, — поскольку не хватало рабочей силы (или надлежащей заботы), чтобы сохранить зоопарк.

И четверо мужчин, скажем даже безоружных — хотя почти всякий, кто бродяжничал, был вооружен, — без особого труда могли справиться со средней антилопой и даже с верблюдом или небольшим жирафом.

И такое случалось. Совершались налеты, хотя специальному городскому отряду надлежало охранять зоопарк, заботиться, так сказать, о будущем — о своего рода неприкосновенном запасе провизии.

Ты, ты и ты — вы получаете левую заднюю часть от этого кенгуру. А ты — вырезку из гиппопотама. Только не забывайте, все это необходимо долго варить.

Да, несмотря на городские отряды, случались набеги, которые оканчивались успешно. Одна обнаглевшая голодная шайка управилась даже с тибетским яком. А какой-то тип в одиночку утащил целого тюленя.

Думаю, строились планы о широкомасштабном налете на зоопарк. Полагаю, это был лишь вопрос времени, — однажды хорошо организованная группа горожан или солдат любой армии решилась бы провести глобальную операцию по заготовке мяса в голодающем городе.

Но из этого ничего не вышло.

Потому что в городе нашелся, как и полагается, благородный герой, который считал, что животные и так настрадались; он предвидел великое заклание и придумал способ помешать планам мясников. Никто не знал, кто это был, — от него не много осталось.

Поскольку, естественно, звери его съели. Как-то ночью он проник в зоопарк и выпустил на волю всех животных, которых только сумел отыскать. Считается, что он успел открыть почти все клетки, прежде чем его сожрали выпущенные им на волю животные. Естественно, они ведь тоже были голодными. Ему следовало бы об этом подумать заранее.

Так что благие намерения вышли ему боком. Не знаю, успели ли хоть какие-то животные уйти через главные ворота, или на них набросились еще в пределах ограды. Полагаю, животные также ели друг друга, пока толпа не пронюхала о случившемся и не вторглась в их ряды с ручными гранатами и кухонными резаками.