Свободу медведям - Джон Ирвинг

Три или четыре часа утра, скупой предрассветный свет и моросящий дождь — вот что запомнил Ватцек-Траммер, спавший в такси. Три-четыре часа утра — в это время Хильке положила руку на бороду моего спящего отца, разглядывая его лоб, похожий, как ей оказалось, на лоб Зана, она заметила, что он примерно того же возраста, что и Зан, — особенно были молоды его руки. И Вратно, проснувшийся и резко севший на кровати, увидел рядом с собой хрупкую девушку с печальным ртом — хрупкую, как тонкий стебелек цветка.

— Дабринка! Я говорил этому глупому Вату, что тебя не должно было разнести на куски. — Он произнес это на немецком, на английском, на русском и сербохорватском.

Ограничив себя одним лишь языком, Хильке ответила по-немецки:

— О, с тобой теперь все в порядке. Тише, теперь ты в безопасности. Ты вернулся — кто бы ты ни был. — И она ласково укладывает моего отца на спину, потом ложится на него сама; это была сырая, промозглая ночь с моросящим дождем, слишком холодная для их летних пижам.

Они долго шептались на нескольких языках; и хотя дождь лишь моросил, он долго не кончался и вылил много воды. Не знавший усталости Ватцек-Траммер, дремавший под дождем, помнит, как скрипела старая кровать с изрезанным матрасом, бездумно пославшая меня в долгий путь по этому ужасному миру. Это было в предрассветный час. Под моросящий дождь. В три-четыре часа утра, 10 июля 1945 года, когда Эрнст Ватцек-Траммер не спал, как обычно, а только дремал.

Старина Ватцек-Траммер, историк, не знающий равных, хранитель всех деталей.

Восемнадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 6.00 утра

Больной редкой болезнью бинтуронг кашляет; шаркающий «кошачий медведь» с Борнео страдает от специфического, не имеющего названия расстройства.

А О. Шратт ждет окончания своей смены. Изобретенный им самодельный наркотик умиротворил его. В Жилище Мелких Млекопитающих царит покой; инфракрасный свет погашен, и ленивый, расслабленный О. Шратт встречает рассвет с сигаретой, попыхивая ею так, словно это роскошная сигара. Я вижу большие круги дыма над водоемом Смешанных Водоплавающих Птиц.

И мне становится ясно с наступлением рассвета — такого быстрого! — что нам придется проделать большую часть нашего дела до того, как встанет солнце. Нужно будет потихоньку припрятать О. Шратта, забрать ключи и кое-что подготовить — пока не станет светло.

Очевидно, что главная проблема заключается в следующем: отворить клетки не составит особого труда, но как заставить животных покинуть пределы зоопарка? Как заставить их выйти за ворота? Вывести в Хитзингер и указать дорогу на природу?

Это ключевая проблема, Графф. Вот почему, кроме всего прочего, первая попытка освобождения животных потерпела неудачу. Что нам делать с полусотней зверей, заблудившихся на территории зоопарка? Мы не сможем вывести их всех через главные ворота или в Тирольский сад одновременно. При этом даже малейшее пыхтение позволит засечь нас и поднять тревогу еще прежде, чем мы управимся внутри. Необходимо, чтобы они покинули зоопарк все сразу.

Можно ли надеяться, что они выстроятся друг за другом?

Кажется, нам придется выпускать их в определенном порядке. Мы должны будем постараться не дать их антагонизмам разгореться до самого последнего момента. Наверное, лучше выпустить самых больших через задние ворота Тирольского сада; они смогут вырваться на волю через предрассветный Максинг-парк.

Должен признать, что нам придется положиться на судьбу.

Ты только представь: слоны плещутся в водоемах Смешанных Водоплавающих Птиц; бесчисленные Животные Смешанной Классификации, громко чавкая, жуют декоративные растения вдоль дорожки; дикие обезьяны дразнят зебр, бросаются за сбитым с толку, мечущимся жирафом; кое-кто из мелких животных может запросто потеряться.

Само собой разумеется, что и последняя гагарка тоже должна быть освобождена.

Но когда они все разбредутся, как заставить их слушаться? Как сказать: «Отлично, марш за ворота, да поживей!»

Кое-кто из них может даже не выйти.

По этой самой причине я никогда особо не доверял истории про Ноя, который сумел заставить подняться по сходням в ковчег «всякой твари по паре».

Полагаю, это вопрос веры. Мне кажется бессмысленным дискутировать по поводу возможного хаоса, поскольку это вопрос умонастроения. Либо мы вдохновим животных на исход, либо нет.

В любом случае нам не подвести черту. Только не в этот раз.

Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:

Предыстория II (продолжение)

2 августа 1945 года у моей матери возникли подозрения, подтвержденные советским доктором; она обвенчалась с Вратно Явотником в церкви Святого Стефана, где произошла маленькая, но довольно шумная церемония, во время которой моя бабушка причитала и охала, а Эрнст Ватцек-Траммер беспрестанно чихал — бедный Эрнст простудился, ночуя в такси.

Раздавались там и другие звуки — из одного из приделов алтаря, где группа инженеров американской армии старалась как можно осторожнее удалить невзорвавшуюся бомбу, которая пробила мозаичную крышу собора и застряла между трубами органа. Спустя несколько месяцев после бомбежки слишком нервничавший органист играл еле слышно и зачастую фальшивил.

Как и полагается на любой свадьбе, после произнесенных клятв моя мать застенчиво поцеловала свежевыбритое лицо моего отца. Затем они прошли по проходу и покинули собор в сопровождении неповоротливых американцев, несущих извлеченную ими бомбу словно тяжелое, только что окрещенное дитя.

Свадебное празднование состоялось в недавно открытом американцами заведении с прохладительными напитками в Грабене. Молодожены вели себя крайне сдержанно. На самом деле все, что мне известно об их взаимоотношениях, основывается на малочисленных документальных рассказах, имеющих интерпретацию, если не очевидную трактовку, Эрнста Ватцека-Траммера. Эрнст утверждал, что единственное, что он слышал от этой парочки на публике, — это как они обсуждали желание Хильке видеть Вратно побритым перед свадьбой. Что выглядело слишком скромно, даже для такого семейного дела.

И тем не менее запись имела место. 2 августа 1945 года Хильке Мартер была благословлена на замужество своим отцом, бывшим библиотекарем, задолжавшим библиотеке иностранной литературы за семь лет и три месяца четырнадцать книг; дружкой со стороны жениха выступал Эрнст Ватцек-Траммер.

Кроме того, имела место еще одна запись: 2 августа 1945 года стало последним днем распрей в Потсдаме и тем днем, когда Трумэн и Черчилль смягчили свои требования. Британцы и американцы прибыли в Потсдам подготовленными — осведомленными о методах русских и мотивах их оккупации, наблюдаемых на Балканах и в Берлине. Но с 17 июля Черчилль и Трумэн глубоко задумались, и последний день в Потсдаме был отмечен понижением активности. Шло обсуждение вопроса о компенсаторной реституции, и русские объявили свои притязания в Восточной Австрии — они утверждали, что так как больше всех пострадали от войны, то Германия должна за это заплатить. Статистика русских, как всегда, поражала: они объявили 1710 городов и 70 ООО деревень разрушенными, 6 ООО ООО зданий потерянными и 25 ООО ООО человек бездомными. Это не считая 31 850 промышленных объектов и предприятий. Потери, за которые обязана расплачиваться Германия, объявлялись потерями, за которые должна была частично расплачиваться и Австрия. Путаница в языке имела свою выгоду: русские говорили об австрийском освобождении тем же тоном, каким они говорили об ответственности Австрии за войну вместе с Германией.

Позже советский представитель по вопросам экономики на Потсдамской комиссии, господин И. М. Майский, признался, что военными трофеями называли любую собственность, которую можно было переправить в Советский Союз. Однако, если не считать того, что Черчилль и Трумэн оставили без внимания это невнятное разъяснение, на этот раз они оказались подготовленными к выпадам Сталина.

А сама Вена не оказалась подготовленной к началу Потсдамской конференции. Ее просто застигли врасплох, но потом она принялась энергично действовать, заявив о своей сугубой независимости.

11 сентября 1945 года Союзнический совет под председательством русского мдршала Конева провел свое первое заседание в оккупированном Советами отеле «Империал» на Рингштрассе.

Вратно Явотник, к слову, оказался подготовленным к приближающейся семейной жизни. Мой дед добыл ему настоящие эмиграционные документы и работу переводчика-ассистента — дед по горло ушел в работу по приданию протоколам заседания Союзнического совета соответствующего новейшим требованиям вида.

Ровно через четырнадцать дней после первого заседания в Вене состоялись первые со времен аншлюса независимые выборы в парламент. Но, несмотря на все усилия Советов, коммунистическая партия набрала меньше шести процентов всех голосов — всего четыре места из ста и двадцать пять в национальном представительстве. Социалистическая и народная партии получили примерно одинаковое количество голосов.