Свиток 2. Непобедимый - Егор Дмитриевич Чекрыгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот вот Окин’тай был, можно сказать, лидером «угнетенного меньшинства». Он первый, кто за всю историю «пришлых» смог добиться получения должности «заведующего трактиром» благодаря каким-то там военным заслугам. И с тех пор все пришлые считают своим долгом тратить «ракушки» исключительно в его заведении. Что, в общем-то, я думаю, должно частично отпугивать от заведения клиентов, не связанных с разборками «местных — пришлых», но зато создает штаб-квартиру для угнетенных и предмет для гордости «сепаратистов».
Думаю, теперь и эти долбодятлы, предложи им кто смешаться с местным населением, будут упорно держаться за «свои корни», лелея старые обиды. Пока не придут аиотееки и не уравняют всех в правах. Так что, не дай бог я замечу что-то подобное у своих ирокезов, пусть только хоть кто-то попробует меряться своим «степнячеством», «приморскостью» или временем прихода в племя, — прокляну на фиг на веки вечные и скормлю демонам!
— Ты, что ли, из этих будешь, из ирокезов? — заинтересованно спросил меня Окин’тай, после того как мы померились взглядами, и вдруг стал как-то подозрительно дружелюбен.
— Из них, — ответил я, демонстративно пригладив прическу. Стараясь, впрочем, особо не поддаваться на эту дружелюбность.
— Ну так заходи, я тебя настоящим вином угощу. А лучше, чем у нас, тебе во всей Вал’аклаве похлебку рыбную не сварят!
— Ладно, — согласился я. — Только тогда уж и ты со мной посиди. Разговор есть!
Окин’тай отказываться не стал, а, отдав распоряжение служанке, жестом пригласил меня в «парадный» угол. Туда-то нам и притащили с пылу с жару здоровенную миску с прозрачным наваристым бульоном и затаившимися на дне здоровенными кусками рыбы, щедро сыпанув рядом на грязноватую циновку стопку лепешек. Мы достали свои инструменты, Окин’тай вежливо уступил мне право «первой ложки», и мы приступили. Похлебка и впрямь была хороша! Крепка, навариста, духмяна, с какими-то пахучими, со своеобразным привкусом, травками. А лепешки были свежими, ароматными и таяли во рту. Так что портить такую трапезу неприятными разговорами было преступлением против собственного желудка и вкусовых рецепторов.
Я такую уху только однажды в жизни ел, когда, еще в далеком детстве, ездили мы с родителями в низовья Волги и возле какой-то пристани зашли в кафешку, по степени ухоженности недалеко ушедшую от трактир-сарая Окин’тая. Вот только добавить перца с солью из заветного мешочка (кто знает, когда подобное «волшебство» понадобится?), и будет совсем идеально. Окин’тай сначала подозрительно нахмурился, глядя, как я сыплю в нашу общую миску какую-то дрянь, но, попробовав, задумался и даже пропустил разок свою очередь черпать. Взгляд его стал задумчив и испытующ, но я таиться не стал и объяснил, чего сыплю. На лице Окин’тая отразилась досада — для него такой изыск был недоступен. Позволить себе специи могли только Цари Царей, да и то не каждый день. Однако то, что я таскаю такое богатство в поясной сумке и явно сыплю в каждый свой харч (ну не в глаза же врагам это сыпать?), явно произвело на него сильное впечатление.
— Ты помнишь день, когда убили брата Царя Царей? — спросил я, когда миска была вычерпана, куски рыбы с лепешками отправились вслед за бульоном, а в поданных нам чашах лениво заколыхалось терпкое вино.
— Когда ты его убил? — уточнил Окин’тай.
— Неважно кто, — ушел от прямого ответа я. — Главное, помнишь?
— Ну помню.
— Крок’тос к тебе тогда приходил ругаться?
— Приходил!!! — Последнее слово Окин’тай чуть ли не пропел. Видимо, воспоминания о том вечере доставляли ему огромное наслаждение.
— Почему?
— А я у него купцов восточных увел, — довольно щурясь, ответил Окин’тай. И, не ожидая наводящих вопросов, продолжил: — Я знал, что он их к себе заманить хотел. Специально ходил к ним в сараи, звал. Потому как они гулять напоследок собирались, перед тем как возвращаться. Путь дальний да тяжелый, в пути по-человечески не поешь, не попьешь, вот они и должны были много ракушек и бронзы потратить, чтобы было о чем в пути вспоминать. А я, значит, парнишку к ним заслал, чтобы с полдороги перехватить, да велел передать, что похлебку из гребешков готовлю. У нас-то зимой гребешков этих ни у кого нет. А ведь для тех восточных это любимая еда. А мне мои (надо было слышать, как он сказал это «мои») за ними специально на дальние камни ездили и добыли. Так что у этого дурака всю ночь стол пустым простоял, гы-гы, с мисочкой для соли.
Дальше последовало повествование про то, какие правильные люди пришлые и как все им завидуют и оттого гнобят. В качестве доказательств мне приводилась только что съеденная уха, которую так варить только «правильные люди» умеют, и вот это вот вино, которое мы пьем, потому как и в вине «правильные люди» разбираются лучше всех, и дерьма на стол не поставят. А значит, не фиг ирокезам у этой свиньи Крок’тоса столоваться, а пусть мы лучше, коли еще в Вал’аклаву придем, сразу к нему, Окин’таю, топаем. И вообще, везде, где плыть будем, должны (ага, просто-таки обязаны) рассказывать всем, кто в Вал’аклаве правильный человек, а кто крабье дерьмо.
В общем, понятно, человек осознал силу великого колдовства «реклама» и пользуется им вовсю, да и в конкурентной борьбе пальца ему в рот не клади. Через пару-тройку тысяч лет вот такие вот запросто будут в олигархи выбиваться. А пока, увы, предел мечтаний — должность трактирщика.
Но я-то сюда пришел не жрать, не с окин’таевыми талантами знакомиться, а проверить алиби Крок’тоса и выяснить, почему «восточные» вдруг предпочли другое заведение. Насчет алиби я почти не сомневался, так нагло врать мне Крок’тос не станет. А вот с «восточными» подозрение было, что это они вместе со мной в одном трактире бухать не захотели, а потом еще и отомстить решили.
