Свиток 2. Непобедимый - Егор Дмитриевич Чекрыгин

Мордуя в мастерских я так до гончарного круга и не добрался. Несколько раз порывался пролезть в мастерские Леокая и хоть там оттянуться. Но что-то меня удерживало. Может, сомнение, что меня там встретят с распростертыми объятьями? Все-таки чужак в столь священном месте, как мастерские, где шаманы творят свои чудеса, это, мягко говоря, не приветствуется. А может, сработал старый рефлекс степняка, что с глиной только бабы дело имеют? Но так или иначе, а вот не добрался. Так что осваивать местные технологии пришлось с нуля.

Вроде бы нехитрое дело, и сам процесс за тысячи лет своего существования не изменился ни на йоту. Вот только я-то привык к электрическим гончарным кругам, где нажатием ноги на специальную педальку только регулируешь скорость вращения. А на этих кругах ногой приходилось шуровать постоянно, изображая из себя электродвигатель. А к такому надо привыкнуть, учитывая, что не то что подшипники, даже слово такое пока еще не изобрели.

Сдавил комок глины с двух сторон ладонями, выжимая его точно на центр вращающегося круга. Убрал лишнее, вытер руки. Продолжая сдавливать, вывел вверх пирамидку как можно выше. Потом, надавив левой ладонью сверху, а правой удерживая комок на центре, смял его обратно. И так несколько раз, для того чтобы выпустить из глины лишний воздух, а заодно привыкнуть к неровному движению круга.

Теплая и податливая глина послушно подчинялась малейшим движениям моих пальцев. Нет, бабам мы это не отдадим! Пускай вымазывают свои примитивные блюдомиски, но круг — это наше!

Кто не любил, тот не поймет! Недаром в стольких религиях бог или боги создавали людей из глины. Сейчас в моих руках не комок грязи, а нечто теплое, живое, с четко бьющимся пульсом вращения гончарного круга и огромным потенциалом возможностей. Захочу — сниму комок с круга и швырну об стену, добавив грязи. А захочу, и сделаю, ну, допустим крынку, которой будут пользоваться еще многие годы. А может, сотворю нечто удивительное, что будут бережно хранить в кладовых дворца, а спустя тысячи лет археологи найдут, склеят из мельчайших обломков и выставят в музее. Статую слеплю, что дойдет, отраженная в сотнях копий, до последующих эпох. Или, может быть, сейчас под моими руками вращается зародыш целой отрасли промышленности, которая переживет века! Я, блин, Творец! Я — Бог! Я есть альфа и омега — точка отсчета, а ты, муха-сволочь, пользуясь тем, что у меня руки в глине, норовишь сесть мне на лоб и обгадить его.

Воткнул большие пальцы в центр, проткнув уже вполне отцентрованный комок почти до самой поверхности круга. Остальные пальцы продолжают придерживать края, не позволяя им слететь или завалиться. Глина привычно мнется под руками и вытягивается наверх, создавая все более высокие и тонкие стенки. Начинаю расширять их, разводя в стороны на манер раскрывшегося цветка. Блин! Все-таки руки огрубели и утеряли былую чуткость. Стенка порвалась, теперь придется делать заново.

Примерно с третьего раза я, наконец, сумел сделать то, что хотел. Да, по-хорошему бы узоров красивых налепить, проработать тончайшие детальки. Но время! И так на обсуждение нескольких технических мелочей почти все утро убил. А кабаки-то тем временем уже, наверное, открылись, и мне пора было бежать.

Отдал модель Дик’лопу, умоляя сделать форму за один день. Он только возмущенно головой покачал, недовольно цыкнул языком, но пообещал сделать. Его не работа — сроки или расценки напрягали. Он возмущался подобным отношением к Работе! Это что же получается? Вчера вещь придумал. Сегодня сделал все подготовительные работы, а завтра уже и отлил? Мерзость-то какая! Этак и до поточного производства и конвейера недолго опуститься. Я в целом был с ним согласен. Но время!!!

Дверь открылась со скрипом, и в нос шибануло привычным смрадцем жарящейся рыбы, пролитого вина и запаха множества тел. Глаза, только что радовавшиеся яркому солнечному дню, не сразу привыкли к полумраку. М-да. По сравнению с этим притоном, заведение Крок’тоса было почти пятизвездочным (или столько там вообще бывает?) рестораном. У того хоть три стола имелись, а тут вон все с циновок жрут. Обшарпанные стены, мусор на полу. И у посетителей рожи такие неприятные. Не в том смысле, что я надеялся узреть тут каких-нибудь фотомоделей или интеллигентно-профессорские хари. Но хотя бы без этой настороженности в глазах, в которых просто-таки завывает тревожная сирена и светится надпись: «Чужак». Интересно, почему те восточные купцы предпочли это заведение крок’тосовскому?

— Эй, кто тут Окин’таем-трактирщиком-то будет? — громко вопросил я, почему-то сильно жалея, что не взял с собой в сопровождающие хотя бы Мнау’гхо. Тот, конечно, тоже не больно великий вояка, но вдвоем все же было бы не столь неуютно под пристальными взглядами посетителей.

— Ну, я Окин’тай, — выступил вперед дюжий детина с телосложением и повадками скорее ярмарочного борца, чем трактирщика. — Чего надо?

— Поговорить! — коротко ответил я, постаравшись вложить в свои слова все запасы своего чувства превосходства и крутизны. Потому как, судя по всему, у этого дяди, если начать мямлить и любезничать, уважения не завоюешь, а значит, и разговора не будет.

Из «показаний» Крок’тоса и осторожных расспросов персонала мастерских Дик’лопа я уже примерно понял, что представляют из себя этот Окин’тай и его постоянные клиенты. Они были пришлыми! И не просто пришлыми, вроде купцов или экипажей проплывающих мимо караванов. Те были не пришлые, те были «клиентами». Их, конечно, тоже презирали и людьми не считали, но с них хотя бы рассчитывали поиметь какую-то выгоду. А эти…

А эти чуть ли не сотню лет назад поселились в бухте Вал’аклавы, когда их поселок, находившийся где-то недалеко на восток, не то смыло во время шторма, не то разметало ураганом. Тогда еще места хватало всем, да и родни среди местных у пришлых было немало. Так что их приютили, выделив место на дальнем конце бухты.

Вот, видно, то, что они поселились отдельным поселком, и стало причиной всех дальнейших бед. Смешайся они с «коренными», и через поколение-другое все бы и забыли кто и откуда. Но из подобного разделения неизменно выросло «свой — чужой», а следовательно, «своих — любить, чужих — гнобить». Пришлые стали париями. Особенно когда Вал’аклава разрослась, и места на «выгодных» прибрежных участках стало не хватать. Ясное дело, что все дворцовые и начальственные должности были заняты «коренными». Так же ясно, что в случае разборок и разногласий эти начальники принимали