На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

он испугался, когда все тот же министр Михаил З. объявил об отмене льгот и их монетизации!.. Понятно, что ездить по городу он теперь не сможет, бесплатных лекарств не будет, а добавленных пятисот рублей ни на что не хватит. Но перекрывать дороги с другими стариками-пенсионерами не пошел.

Ему это казалось бессмысленным, все равно отношение к народу у богачей-чиновников не изменится, и решения они не отменят. Но когда вышли десятки тысяч на улицы, правители вначале объявили, что жестоко накажут зачинщиков, а все же потом льготы оставили. В эти дни он вынужденно посетил опять Пенсионный фонд.

Женщина в кабинете № 223, длиннолицая, с крашенными в красное волосами, была неласкова: «Мужчина, сегодня не приемный день, посетителей не принимаем». – «Да мне только заявление написать на перерасчет». При этом от подъема на второй этаж он тяжело дышал. Потягивая чай из чашки и причмокивая: «Мужчина, вы не слышите? Мы вас не примем. Вами же заниматься надо, найти дело, внести исправления, а у нас сегодня другие дела». – «Да я же в прошлом году приходил в четверг». – «Что было в прошлом году, нас не касается. Идите, почитайте на двери правила». – «Ну хорошо, а если я заявления не напишу, мне пенсию все же пересчитают? Ведь надбавки какие-то от правительства были». – «Без заявления, мужчина, никаких увеличений не будет». – «Так что, мне в очереди стоять?» – «А вы думали, мужчина, пенсия просто так достается?»

Возражать, что за эту пенсию он всю жизнь работал, Павел не стал. У него, правда, что-то лежало на карточке, куда переводили зарплату с последней – неофициальной, в фирме – работы (из МЕОНа). Но деньги эти он тратил скупо, чтобы оставить себе на похороны. Код карточки (с объяснением, для чего эти деньги) он написал на листке бумаги, положив ее в верхний ящик письменного стола, очень надеясь, что первыми по случаю его смерти придут сын или брат. Вот только Дашиных долларов там не было.

Подумав о долларах, он весь болезненно сжался. Как там Даша в Америке?.. Ему приснилось однажды, что Даша прислала ему эсемеску, словно уехала не в Америку, а в командировку: «Как ты там, счастье мое? Доклад написал? Скучаю и очень хочу к тебе». Давно ее с ним не было. Даша много раз повторяла ему, что они хорошо жить будут. И жили неплохо, долго жили. Но потом все же она ушла. Как в старых романах о власти золота – так и у них произошло. Ну нет, не совсем так, все же вместе десять лет прожили. Она не только любила его, но и уважала, гордилась его известностью, его книгами. Ни известность, ни профессорство денег не приносили. Конечно, Галахов позволял себе шуточные, хотя и правдивые рассказы, как иностранные коллеги приходили в ужас, узнав, что в месяц он получает триста долларов, спрашивали даже, настоящий ли он профессор. Он смеялся: «Ну не показывать же им мои два десятка книг!» Даша довольно долго смеялась вместе с ним. Работать при этом ей приходилось много. Она преподавала в двух областных вузах, переводила с английского за деньги какие-то научно-популярные книги, да еще в НИИ имела полставки. И все равно денег хватало от зарплаты до зарплаты. Павел уже не профессорствовал, бесконечно оппонировал ради копеечных денег, да еще писал книги, на которые надо было доставать гранты. Книги денег не приносили никаких. Он все время удивлялся, как коллеги с гораздо меньшим научным багажом пристроены в жизни много лучше его. Очень часто, когда она долго не возвращалась, он звонил ей на мобильный. Тут было два варианта. Или она не брала свою трубку, и шли бесконечные длинные звонки («выключила звук, чтоб не мешал на лекции», – объясняла она). Павел сам читал лекции и почти никогда не отключал мобильный: профессор всегда со студентами договорится. Или абонент бывал недоступен. А потом она рассказывала, что ее курс перевели в помещение с тяжелыми потолками, где мобильный не ловит. Однажды после какого-то совещания он все же часов в семь вечера поймал ее. Она резко ответила:

– Не могу сейчас говорить. Начальник дает Ц У. Приду поздно.

Павел вначале ревновал. Но что он мог поделать! И перестал тревожить ее в те дни, когда она уезжала из дому на службу.

Даша бегала по всем этим работам, хотя ее мучило давление и, что хуже, какие-то женские неполадки. Иногда головы поднять не могла, но вставала и говорила:

– Пока человек ходит, он должен работать. Мне же деньги за это платят. Откуда мы их еще возьмем.

А Павлу оставалось беспокоиться за нее, ходить в аптеку, тихо выгуливать ее в выходные дни. Потом она нашла работу с поездками. В Сибири платили больше, особенно в нефтяных местах, она вдруг стала привозить оттуда немалые деньги и дорогие подарки. Это в России было принято, Павел не удивлялся. Но когда ее не стало, он нарисовал себе картину, что какой-то из не очень крупных нефтяных магнатов, все же миллионер, пленился и красотой зрелой женщины, а главное, ее умом, что для него, человека с образованием, было тоже важно. Даше было тридцать семь, еще самый возраст для женщины! Да и устала она, понять можно. Болела очень, а за границей и лекарства, и врачи – любого в порядок приведут. И она уехала в США – жить со своим новым русским, думал Павел. Ему казалось, что раза два Даша присылала ему в помощь не то двести долларов, не то триста. Но где они? Как он их ни искал, найти не мог. Потом известий от нее не стало, и тогда он сам для себя решил, построил сюжет, что богач, новый русский, прогнал Дашу, что она одна, бедствует в этой богатой Америке, живет в ночлежке для бомжей, но написать об этом, тем более вернуться – не может. Стыдится. На самом-то деле ей бы самой как-то надо помочь, что-нибудь из пенсии откладывать, найти эти дурацкие, неизвестно куда завалившиеся доллары. Но на какой адрес их послать? Записки и доллары она передавала с оказией, приходили какие-то странные люди, приносили послания и исчезали, а ему ни разу и в голову не пришло взять их координаты. Спасибо, что хотя бы зашли.

Да-да, как в романах когда-то им любимого Бальзака. Все понятно, ему как раз исполнилось шестьдесят шесть, когда он остался один. А теперь ему – шестьдесят семь. В этом возрасте умерли оба его деда. Он лежал на спине и чувствовал себя Грегором Замзой, неожиданно превратившимся в насекомое-паразита. Ungeziefer, – вспомнил он немецкое слово. Неужели пенсионеры