Том 2 - Валентин Овечкин

— Ну, ну, говорите, послушаем, — кивнул головой Маслеников.

— Поражает меня, с одной стороны, простите за выражение, гнилой либерализм по отношению к тем, кого нужно гнать из партии, к прохвостам, примазавшимся — я уже видел таких в нашем районе немало, — а с другой стороны, бурное администрирование над людьми, честно работающими, но в чем-то, может быть, иногда и ошибающимися. Негибкие, дубовые методы руководства. И тому, чье место в тюрьме, — выговор, и тому, кто не по злому умыслу ошибся, — тоже выговор. Какой-то общий стандарт. Партийные и административные взыскания как единственная форма воспитания низовых работников. Очень упрощенная и облегченная система руководства. По такой системе можно руководить и не напрягая особенно мозги. Но ведь в том и отличие работников умственного труда…

Из бухгалтерии постучали в стену. Долгушин снял телефонную трубку. Звонил Руденко из колхоза «Вехи коммунизма».

Холодов, встретившись взглядом с Маслениковым, повел искоса глазами на Долгушина, чуть заметно кивнул головой в его сторону, как бы говоря: «Какой бюрократ, полюбуйтесь! Не берет трубку, пока из той комнаты не постучат».

— Вот так, Дмитрий Николаевич. Я недавно работаю в деревне, для меня здесь многое еще непонятно, — кончив разговор по телефону и положив трубку, продолжал Долгушин. — Я не знаю, каково положение было здесь в первые годы коллективизации. Может быть, это увлечение администрированием идет еще с тех времен? Когда в деревне была жестокая классовая борьба, когда к руководству колхозами пробирались кулаки, председатели прятали хлеб в «черных амбарах», саботировали решения партии? Когда без большого нажима не проходила ни одна кампания? В то время многие строгости, вероятно, оправдывались чрезвычайной обстановкой. Так вот, может быть, с тех пор по инерции и повелись у нас эти излишества в администрировании? Все еще с некоторым недоверием относимся к местным кадрам? Нужно и не нужно — грозим, стращаем, нажимаем…

Помолчав немного в раздумье, Долгушин добавил:

— Нет, это, конечно, полностью не объясняет вопроса. Помнится, в те времена не было такой примиренческой середины: и тем и другим по выговору. С чужаками и шкурниками, пробравшимися в партию, не нянчились. Были периодические чистки партии…

— Вы кончили, товарищ Долгушин?

Маслеников снял шляпу, положил ее на стул, потер ладонями пухлые, круглые колени.

— Надо отдать вам должное, человек вы последовательный. Все, что рассказывали о вас товарищи, и то, что я сейчас услышал сам, все это — продолжение одной линии. Вы против какого бы то ни было вмешательства сверху в дела вашей МТС.

Долгушин, широко раскрыв глаза, попытался было возразить.

— Погодите. Мы вас слушали терпеливо.

Маслеников тяжело повернулся на заскрипевшем под ним стуле, выпрямил спину. Добродушно-сонливое выражение сошло с его красного округлого лица. В уголках большого рта появились жесткие линии. Подбородок стал каменным, чуть выдался вперед. Долгушин же как-то сник, отвернулся, стал глядеть в окно. Этот новый человек из верхушки областного руководства, с которым он до сих пор ни разу еще близко не встречался, сразу потерял для него интерес.

— Да, да, вы восстаете против нашей социалистической системы руководства и управления хозяйством. Вы хотите, чтобы райком и областные организации не давали вам никаких директив, чтобы вам здесь была полная свобода действий. Не выйдет, дорогой товарищ Долгушин!

— Не выйдет! — подтвердил, протирая очки носовым платком, сурово нахмурившись, Медведев. — Руководили и будем руководить! Ослабить организующую и направляющую роль партии никому не удастся!

Маслеников поднялся, откинул ногой стул к стене и тяжелыми шагами, от которых задребезжали стекла в окне, стал ходить из угла в угол по тесному кабинету.

— Выговоров, видите ли, много ему записали! Областные организации администрируют! Обижают, унижают человека! Лучше надо работать, вот и меньше будет выговоров!.. Да откуда вы, собственно, взялись у нас, такой самостийник? Кто вас выдвигал, рекомендовал на ответственный пост в деревню? Надо все-таки, — Маслеников остановился перед Медведевым, — проверить, запросить Московский комитет. Как он там работал в главке?

Кровь бросилась в лицо Долгушину.

— В райкоме партии лежит моя учетная карточка. Там вся моя жизнь записана — где и как я работал, — сказал он, подняв голову.

— Да знаем мы, как у нас иногда учетные карточки заполняют! Хотят избавиться от ненужного человека — и отпускают его с чистым личным делом, лишь бы уехал поскорее. Скатертью дорожка! Выдвижение, называется! А у этого «выдвиженца» десять выговоров было!

— Помнит свекруха свою молодость — и невестке не верит, — вырвалось у Долгушина.

— Что?..

— Сами, что ли, выдвигали так коммунистов из своей парторганизации, по разверсткам Цека?..

— Вы с кем разговариваете, товарищ Долгушин? Не забывайтесь! — почти крикнул на него Медведев.

— Разговариваю с секретарем обкома, которого высокое положение обязывает тем более вести себя достойно и не оскорблять незаслуженно коммуниста.

Изумленный Маслеников не нашелся что ответить, постоял немного у стола, глядя в упор на Долгушина, громко крякнул, как после хорошей стопки водки, и принялся опять ходить по кабинету. Неловкая пауза тянулась несколько минут.

— Интересно получается, что вот он, — заговорил Маслеников, указывая через плечо большим пальцем на Долгушина, — протестует против повседневного оперативного руководства сверху машинно-тракторной станцией, а сам в то же время — за очень широкие права директора. Права директивных организаций ему хотелось бы поубавить, а свои — раздуть до бесконечности! Ко мне не лезь никто, не признаю над собой никаких начальников! А я буду лезть всюду, буду командовать колхозами, как мне вздумается!

— Именно этого он и добивается — полной бесконтрольности и диктаторства в зоне своей МТС, — сказал Медведев. — Вы очень правильно подметили, Дмитрий Николаевич!

— Вообще товарищ Долгушин любит заниматься не своим делом, — подал голос Холодов. — Вызывает, например, рабочего, члена партии, и начинает беседовать с ним: «Я говорю с тобой как с коммунистом». Кто вас обязывает, Христофор Данилыч, говорить с ним как с коммунистом? Говорите просто как с рабочим, а как с коммунистом мы сами с ним поговорим!

Сказано это было так неудачно, что Долгушин, как ни грустно было ему в эти минуты, даже улыбнулся. Рыбкин откровенно засмеялся, покачал головой. Маслеников досадливо махнул рукой на зонального секретаря.

— Не об этом речь, товарищ Холодов! Вы нетипичный пример привели. В вашей МТС директор взял на себя вообще все функции зональной группы!

— Что вы имеете в виду, товарищ Маслеников? — спросил Долгушин.

— Да вот хотя бы это знаменитое партийное собрание, что вы провели здесь на днях без ведома райкома в одном колхозе.

— А, вот что. Ну, по этому вопросу я готов держать ответ где угодно. С этого бы и начинали — ближе к делу, — а не с моего чистого костюма.

Долгушин открыл ящик стола, достал оттуда три исписанных тетрадочных листа бумаги.

— Вот посмотрите, передали мне вчера из этого колхоза «Рассвет». Заявления о вступлении в партию. Простите, Григорий Петрович, — он взглянул на Холодова, — не успел вручить их вам — не видел вас со вчерашнего дня. Секретаря парторганизации там сейчас пока нет, а товарищ Зеленский, видимо, где-то в другом колхозе своего куста, и заявления передали прямо в МТС. Одно — от Прасковьи Зайцевой, лучшей, как я успел заметить, работницы у них на животноводстве. Другое — от кузнеца Тихона Сухорукова. Третье — от колхозницы Надежды Ивановны Прониной, матери погибшего на фронте Героя Советского Союза. Три заявления о вступлении в партию от рядовых колхозников. Вот что происходит там сейчас, после этого собрания. А вообще в районе, насколько мне известно, за последние годы очень мало было принято в партию колхозников. Единицы. Так, товарищ Медведев?

Заявления пошли по рукам. Особенно долго и внимательно, одобрительно покачивая головой, читал их Рыбкин. Маслеников, прочитав, передал заявления Холодову.

— Это все хорошо, товарищ Долгушин, но вы не отвечаете прямо на вопрос: кто вам, директору МТС, хозяйственнику, дал право подменять партийные органы? Вы там сняли секретаря колхозной парторганизации, исключили из партии председателя колхоза, учинили новые выборы правления, черт знает что натворили, и все это самовольно, не испрашивая ни у кого разрешения на эту операцию!

— Во-первых, не я снимал и исключал, — напрягая все душевные силы, чтобы сохранить спокойствие, ответил Долгушин. — Я вносил предложения, а решало партсобрание. Во-вторых, и товарищу Медведеву и товарищу Холодову давно было известно о положении в этом колхозе. Я несколько раз просил их заняться «Рассветом». Время шло, упустили зиму, приступили наконец уже к севу. А вы лучше меня знаете, что посеешь, то и пожнешь. Если колхоз провалит сев, весь хозяйственный год загублен. Еще, стало быть, на год оставим там людей без урожая, без хлеба, без денег. Пришлось ехать туда самому. И то, что я увидел там на месте, что услышал от колхозников, в чем убедился собственными глазами, — это уже было последней каплей. Тут я, простите, забыл о своих правах, хватает или не хватает их для созыва такого собрания, тут я действовал просто как коммунист.