Библия в истории европейской культуры - Геннадий Геннадьевич Пиков

постижении «воли Бога», любви как основе универсальной морали, цели истории как принятии «истины» и т. д. «Обратная» же сторона культуры будет богата революционными призывами и в то же время эстетическими утопиями, основывающимися на произвольном утверждении о том, что «красота спасет мир».

Принятие истины выводится на первый план как залог двойного спасения: на земле (то, что должен был сделать Мессия) и на небе. Именно дихотомия «вера – неверие» позволяет окончательно отделить овец от козлищ, пшеницу от плевел, праведников от грешников. Идея конца света, пессимистическая и страшная, отходит на задний план. Он превращается в «дамоклов меч», которого должен бояться каждый верующий и неверующий, которому постоянно твердят о возможности Суда в любую секунду. Однако идеи «истины» и «веры» становятся краеугольным камнем и лозунгами нового этапа в развитии человечества – этапа строительства и «возвращения в Эдем».

Христос разбивает прежний синтез сакрального и секулярного как форму «ветхой» культуры, обветшавшей и испорченной. Формула «Богу Богово, кесарю кесарево» была призвана доказать «тупиковый» вариант развития двух типов культуры. Это – формула «распада культуры». Из истории «ушел» Бог, но его место заняли политические интриги, социальная борьба, межэтнические столкновения, «столпотворение богов» и «языков». Христос категорически не согласен с фактически общепринятым мнением, что это и есть «объективные факторы», действию которых должен подчиниться человек. Они не созидательны, не творят, а разрушают историю, лишают ее последнего смысла. Их надо отбросить как «кесарево» и вернуться к «богову». Время Христа – это время, которое не только нами воспринималось как рубежное и конечное. Сам Христос, а вслед за ним и его ученики, говорят о совершившейся «полноте времени». «Порча» людей и общества для них не случайна, ибо из жизни людей ушел Бог, и человек самонадеянно встал на его место. Это пугало первосвященника, когда он допрашивал Христа, но это не меньше поражало и волновало самого Христа. Он скрупулезно фиксирует «концы» прошлого (Мк. 3 : 26; 1 Пет. 4 : 7; От. 1 : 8, 21 : 6).

Акцент на едином и единственном Боге требует, чтобы его «признание» человеком сопровождалось доброжелательной реакцией божества, которое начинает покровительствовать людям, – тем, разумеется, которые «отделили» его от остальных богов и берут на себя обязательство наложить бойкот на общение с ними («да не будут тебе бози иные, кроме мене»). В случае с Христом это лже-христы. Точнее будет все же, видимо, говорить о том, что он в соответствии с иудейской традицией ожидал «ахрит хаиамим» («конца времен»). Но слово «конец» означает и «цель», утверждение Цели. Помощь Бога проявляется в даровании им «избранному народу» в результате «откровения» комплекса необходимых моральных ориентиров и рецептов. Это именно комплекс, ибо целен и структурно полон (Тора, Даодэцзин, Коран).

У Христа это подчеркивается акцентированием на одном из важнейших положений Торы о том, какой должны быть любовь к Богу и Человеку. Он фактически создает концепцию двуединой любви. Он сближает «любовь к ближнему с любовью к Богу почти до полного отождествления» и тем самым снова воедино соединяет «мораль и религию». Смешение Истины с не-истинами и лже-истинами создает угрозу информационного хаоса, «смысловой какафонии». В то же время, его отношение к любви предельно своеобразно: впервые в истории любовь распространяется даже на врагов. Завет любви к врагам – «собственность» только Иисуса: «в евангелиях мы слышим этот завет только из его уст», хотя само понятие «любви» он тоже позаимствовал у Моисея (Мк. 12 : 28–31).

Существенным признаком переходного характера культуры является изменение отношения к человеческим чувствам и эмоциям. Как в любую «ренессансную» эпоху Христом делается особый акцент на свободе размышлений и чувствований. Об этом говорит уже то, что на первый план он выводит понятие «любви», которое тоже позаимствовал у Моисея (Мк. 12 : 28–31). Усложняется или даже меняется психология людей, эмоции приходят в конфликт с идеями, становятся «неуправляемыми». Для их постижения применяется «древний» принцип similia similibus (подобное подобным) – постигать эмоции эмоциями, страсти страстями, интересы интересами, т. е. сопереживать, сочувствовать. Как Тора обосновывает Новый, так и поведение древних должно обосновывать поведение современных людей.

Традиционный человек «боялся» погубить свою душу излишней привязанностью к земному (Г. Штокмайер). Любая сложившаяся идеология не осмысливает телесной жизни, чаще всего она просто отрицает ее, а в переходную эпоху широко распространяется интерес ко всему земному и человеческому, и тема любви становится одной из центральных в культуре. В Танахе есть много описаний любви, однако частотность основного слова для ее обозначения ('ahăbā как любовь между мужчиной и женщиной, себялюбие, любовь бога и любовь к богу) обнаруживает четкую тенденцию к понижению. Теперь же «любовь» воспринимается, во-первых, эмоционально, а, во-вторых, как жизненно важная философская категория, какой она была в «древности» (например, у Эмпедокла и Платона). Любовь Христа не связана с чувственностью, ибо предполагает заботу не о себе, а о другом человеке (Ин. 15 : 12). И здесь он, вероятно, идет от Торы: «люби ближнего твоего, как самого себя» (Лев. 19 : 18). Однако если в иудаизме это положение воспринимается как запрет, то Христос требует активной, воспитующей любви. Заповеди-запреты заменяются на евангельские «заповеди блаженства».

Осмелюсь возразить А. С. Пушкину («Но провидение не алгебра, Ум человеческий…не пророк, а угадчик… невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения» – Полн. собр. соч. М., 1949. Т. XI. С. 127): провидение – алгебра, а ум человеческий действительно пророк, а не угадчик, но лишь в условиях «состоявшейся» культуры. На стыках же культур он попадает под власть «случая», но, как замечает сам поэт, случай все равно остается «мощным, мгновенным орудием провидения», просто человек с ним ЕЩЕ не сталкивался. Случайное в данном случае не просто редкое и непостоянное, а еще и доселе неведомое.

Христос требует от каждого отдельного человека задуматься над смыслом творящегося вокруг, над сутью происходящих событий. Человек должен быть не только их участником или очевидцем, он обязан как соучастник исторического процесса, космическая фигура, партнер Бога, их осмыслить. Мало констатировать очевидную для всех «испорченность» бытия, мало понять причины этой испорченности, надо изменить мир.

Человек «Возрождения» оказывается предоставленным самому себе и лично, индивидуально ответственным за свои проступки: «итак каждый из нас за себя даст отчет Богу» (Римл. 14 : 12). Наблюдается, по терминологии Гегеля, «реакция индивидуумов против законной власти». «Историческая значимость Христа проявляется в том, что благодаря ему была разработана новая система ценностей, за основу которой взята человеческая личность». Главное, что любовь не творит зло (Римл. 13 : 10), она даже больше, чем вера и надежда (1 Кор. 13 : 13) и,