Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Старик понимающе улыбнулся:

— Как прикажешь, господин. А вы будете, случаем, не из Мейнха?

— Мы из Ракки, — важно ответил третий купец, Хилаль ибн Мухаммад.

— Далекий же путь вы проделали, — понимающе покивал старик.

Приобнимая ластящуюся белокожую красотку — не иначе, с северных границ, — Хилаль заметил:

— Говорят, эмир верующих задержится в Харате, а халиф — что солнце, о старик. Оно греет всех и всех дарит своими лучами.

— Иди уже, — отмахнулся от любопытствующего невольника Аби Ауф.

И поманил к себе нубийку.

Та пошла к нему на четвереньках, по-кошачьи выгибая спину и качая большим задом, обтянутым тонкими шальварами. Платье сползло на спину, груди призывно колыхались.

Тяжело дыша, Аби Ауф поднял к губам чашку. За этими разговорами он так и не успел ничего взять в рот — ни вина пригубить, ни плова попробовать.

Темная ручка метнулась с какой-то нечеловеческой быстротой, вино плеснуло — на колени, на ковер, на подушку, потекло вниз к локтю. Перехватившая запястье рука нубийки стала мокрой и скользкой — дерзкая девчонка окатила и его, и себя.

— Что ты делаешь, о скверная! — в ярости выкрикнул Аби Ауф.

В ответ девушка придвинулась совсем близко, так, что он ощущал тепло ее тела. Рядом под руками Хилаля постанывала белокожая: тот запустил ей руку под платье и сосал нижнюю губу.

С трудом оторвавшись от этого зрелища, Аби Ауф снова посмотрел на нубийку: та продолжала крепко сжимать запястье, бесстыдно улыбаясь. Он дернул руку, вино плеснуло снова.

— Ты не боишься, о купец? — засмеялась, показывая розовые десны, невольница. — Сейчас пост, ты не должен ничего вкушать до заката!

— Пусти! — строго приказал Аби Ауф — у себя дома он не позволял рабыням так своевольничать.

Пальчики медленно разжались.

— Смотри, — щурясь и ласково улыбаясь, протянула девушка. — Если ты обманешь Всевышнего, Он обманет тебя: Творец ревнив и ждет, не прощая…

Аби Ауф отхлебнул вина и смерил ее взглядом:

— А ты кто такая, чтобы учить меня богословию?

Девушка звонко рассмеялась, зазвенев монистом:

— Я — пери по имени Судабэ, о ашшарит! Я дева паирика, я дарю людям наслаждение!

Аби Ауф расхохотался следом:

— Воистину, это так! Ты пери, о девушка, и я не видел пери обольстительнее тебя!

И, отхлебнув снова, сказал:

— Иди ко мне, о Судабэ…

И, облизнув губы, протянул к ней руку. Хилаль и Маруф уже ушли внутрь дома и, судя по вскрикам и стонам, занимались делом. На айване остались лишь они вдвоем.

Нубийка томно улыбнулась и, приподнявшись на коленях, принялась развязывать шнурок своих шальвар. Застонав от нетерпения, Аби Ауф сгреб ее в охапку и хотел уже повалить на спину, как вдруг услышал новый женский голос. Голос мурлыкнул на фарси:

— Ну, что тут у тебя, Судабэ?

Обернувшись, он увидел высокую женскую фигуру. Свет и тень качнулись с отражениями пальмовых листьев на занавесях, и женщина подошла чуть ближе. Ее окутывало что-то прозрачное, похожее на золотистое покрывало. Нубийка легонько отстранилась и поднялась на ноги:

— Он ваш, моя госпожа.

Разинув рот, Аби Ауф смотрел на приближающуюся фигуру в золотом ореоле. Женщину обвивало не покрывало. Она плыла над досками пола, укрытая лишь водопадом золотых волос. Совершенно обнаженная.

Когда она опустилась перед ним на колени и положила руки на плечи, человек попытался что-то выговорить. Тонкий длинный палец запечатал ему губы:

— Зачем это нам?.. — показывая острые клыки, улыбнулась пери.

И, довольно вздохнув, взяла человека за голову и придвинулась к его рту, жадно раскрывая свой.

Поцелуй длился долго — человек быстро перестал стонать и извиваться. Тело отдавало жизненные соки медленно, постепенно скукоживаясь под одеждой, словно из него выпускали воздух. Пери любила ашшаритов — за полнокровность. И за жизнелюбие — в них дух бил ключом. Они с сестрой даже поспорили за этого гостя — в конце концов, троих человек никак нельзя разделить пополам.

Когда агония прекратилась, она отлепилась ото рта высохшего, похожего на выпотрошенную куклу скелета. И отпустила морщинистую голову с выпученными глазами и оскаленным ртом.

Тело купца повалилось на пол с глухим стуком и тут же рассыпалось на мелкие, покрытые обрывками кожи кости.

Поднявшись на ноги, пери разочарованно поворошила ворох костей и тряпок:

— Трухлявы нынешние люди, Судабэ… В прошлые времена, залучив к себе парса, я питалась им неделю. А когда нам однажды попался ансар — мммм… Я неделю его соблазняла, Судабэ, — неделю! На пару с сестрой!

Девушка ахнула, подпирая ручкой щеку:

— Неделю?.. Ах, госпожа, я даже представить себе такого не могу!

Пери, встряхивая золотыми волосами, мечтательно улыбнулась, щурясь сладостным воспоминаниям:

— Да-аа… Было время. И нам хватило его надолго, Судабэ, — а ведь мы брали его в постель, мммм….

— Ах, — покачала головой невольница. — Где ж теперь такого взять…

— Измельчал людской род, — кивнула головой пери.

Полосатые занавеси колыхнулись, и между полотнищами просунулась смуглая голова старика:

— Что прикажешь делать с телами, госпожа?

Пери пожала плечами:

— А что можно сделать с этой трухой? Удобри ей кинзу. А тех двоих отдай молодым пальмам у северной стены — хотя какой от них может быть прок — не представляю. Мда, куда катится мир?..

…Поднимаясь после последнего раката молитвы — в Рамазза он всегда совершал намаз в четыре поклона — Рашид вдруг увидел, что слева от него, прямо в нескольких шагах от молитвенного коврика, стоит девушка. Над пальмами занимался ветреный рассвет, по утоптанной глине площадки перед коновязью пролетали листья и соломины. Зевая и потягиваясь, сонные слуги плескали в лицо водой из умывального таза. На девушку — а она стояла не просто с открытым лицом, а вообще без покрывала, только в легкой шальке на плечах — никто не оборачивался.

Рашид сморгнул и решил, что от свиста в ушах и пыли люди сходят с ума и не видят явного.

— Твои друзья, о купец, решили задержаться на пару дней, — мурлыкнула девица, щуря густо подведенные глаза.

— Тьфу на тебя, о скверная, о дочь греха, прикройся, — закрываясь рукавом и отворачиваясь, буркнул Рашид. — И эти сыны блуда мне не друзья. Мы просто ехали вместе от Маджерита. К тому же я никакой не купец, а вовсе даже и посыльный. Прикройся, говорю, смотреть стыдно!..

— Прощай, человек, — мурлыкнули снова.

Когда Рашид с опаской опустил рукав — из-за этого ветра он не услышал удаляющихся шагов и на всякий случай выждал подольше — рядом с его молитвенным ковриком уже никого не было.