Сторож брату своему - Ксения Медведевич

-5-

Толика утешения

окрестности Харата,

неделя или около того спустя

Нагруженные корзинами женщины быстро пробегали мимо ворот сада, кожаные башмаки оставляли широкие следы в пыли дороги. Голые каменистые холмы, подступавшие с обеих сторон, скалились серо-желтыми ноздреватыми обрывами, распадались унылыми темными осыпями. Порывы не по-весеннему холодного, секущего ветра трепали редкие кустики акаций и лохмы жухлой травы.

Широкие крепкие ворота — двустворчатые, с красивой медной оковкой — надежно запирали вход в разбитый у дороги сад. Таких оазисов прохлады, ароматов и тени на Большом Хорасанском Пути насчитывалось десятки: закладывая петлю вокруг руин так и не отжившего Самлагана, торговый тракт резко забирал на северо-запад, к Мейнху и заливным землям вдоль полноводного Кштута. Хозяева садов сидели на циновках и молитвенных ковриках у ворот, зазывая путников, купцов и караванщиков отдохнуть и переночевать под звон арыка и шелест листвы. Ну и, конечно, опрокинуть пару чашек местного прозрачного фруктового вина — сады на торговой дороге держали все больше парсы-огнепоклонники, и на них запреты шариата не распространялись.

Впрочем, хозяева-ашшариты тоже не брезговали держать винный погреб — и это несмотря на участившиеся в последнее время налеты вероучительной стражи-михны. Уставшие путники платили щедро — и за вино, и за ласки рабынь, которых в придорожных садах предлагали вместе с кувшином за два дирхам. Не так чтобы дешево, но дорога шла через безлюдные каменистые пустоши, мимо оползающих в песок развалин — тот давний джунгарский набег не пощадил никого, и многие вилаяты не построились заново. Вот потому-то местные принялись разбивать вдоль тракта сады: и содержать не так накладно, как постоялый двор, и прибыль сама туда-сюда по дороге ходит. А ходившие вдоль дороги двуногие и четвероногие старались оставаться на ночлег не в вымерших и выбитых деревнях — мало ли, вдруг там гулы загнездились, — а за высокими оградами, над которыми соблазнительно покачивали листьями пальмы и фруктовые деревья.

Вот и эти двустворчатые ворота с красивой оковкой запирали вход в небольшой, но ухоженный, судя по сочному цвету листвы, поливной вертоград. Предполуденное солнце било в охряную черепицу, выложенную поверх широкой белой ограды. Изнутри в стену упиралась молоденькая пальма. Под натиском ствола штукатурка шла трещинами, неприятный, несущий пыль и мелкий песок ветер трепал подсохшие нижние листья, заставлял мелко и шумно шептаться кроны соседних черешен. Деревья стояли усыпанные желто-красными ягодами, гроздья покачивались, как сережки на открытой для жениха невесте.

У самых ворот на циновке сидел сухонький смуглый человечек в войлочной шапке и потрепанном халате с кое-где вылезшей ватой — по виду невольник-тюрок. На дорогу он вовсе и не смотрел: сидел, смежив веки, и жевал то ли гашиш, то ли кат. Во всяком случае, ветер и пыль его не беспокоили — он даже полы халата не отряхивал. Рядом на циновке не стояло ничего — ни чашки с супом, ни кувшина с водой: близилась середина поста Рамазза, и жителям аш-Шарийа любого вероисповедания строго запрещалось принимать воду и пищу на открытом месте до захода солнца.

Пробежала еще стайка женщин — торопились с поля домой, пережидать полдень в тени навесов. Желтые платья развевались под порывами ветра, парусили широченные шальвары, бурые длинные шали рвались из пальцев. Женщины не смотрели в сторону ограды и сидевшего в тени воротных столбов человечка — жители Кянджа прекрасно знали хозяев сада под холмом Паирика и не тратили время на пустые разговоры. Феллахи каждую весну посылали им саженцы и семена, а обе госпожи, державшие за беленой оградой черешню, яблоки и хурму, благосклонно принимали подношения. Так что женщины вскидывали мотыги поудобнее и, упираясь лбами в ветер, прорывались дальше сквозь пыль.

Из желтого марева донесся легкий звон колокольцев, какие вешают на нагрудник или длинную кисть под уздой, — с севера ехали, и ехали либо на лошадях, либо мулах.

Высокое круглое солнце краснело сквозь мелкую взвесь. Женщины отпрыгивали в рыхлую земли обочины, сливались с ветреной пылью.

Взблескивая чеканными налобниками, на дороге показались первые мулы небольшого каравана. Седоки кутались в дорожные накидки, бурые полы подбрасывал ветер. В такую погоду путешествовать не хотелось никому, даже если в путь звали прибыль и ожидание барыша.

Морщась и закрывая лицо краем тюрбана, передний всадник повернулся и замахал рукой остальным — сюда, мол. И, остановив мула прямо перед человечком, полез с седла вниз.

Видно, услышав звяканье и топот копыт, старый невольник приоткрыл один глаз. У края циновки утопали в рыхлом песке кожаные туфли — добротные, тисненые. Чулки цветного шелка, такие же — в мелкий набивной цветок — шальвары могли принадлежать — и принадлежали ашшаритскому моднику явно купеческого сословия. Знать брезговала одеждой с рисунком, зато торговцы рядились в пестрые ткани с удовольствием. За расписанный цветами и узорами шелк просили дорого, и каждый, кто мог позволить себе не только рубашку и каба, но даже шальвары и чулки из такой ткани, словно бы предъявлял любому встречному свидетельство своей состоятельности, — а любой купец скажет вам, как важно, чтобы тебя хорошо встретили по одежде.

Стоявший перед сморщенным привратником купец свидетельствовал о своей платежеспособности недвусмысленно: его плотную накидку то и дело раздувал ветер, открывая зелено-синие, павлиньи переливы дорогой каба. Подняв взгляд еще выше, старик уважительно оглядел ухоженную — даже под пылью видно, что ухоженную, — подвитую, крашеную хной бороду, мясистые щеки и большой полосатый тюрбан.

— Эй, сколько просите за отдых? — осведомился путешественник, то и дело подмахивая остальным — давайте, давайте, спешивайтесь, приехали, мол.

Старый невольник сплюнул тягучую бурую слюну и просипел:

— С пешего дирхам, с верхового, считая фураж, два дирхам, господин. Ночь стоять будете?..

Поминая иблиса, наславшего на правоверных такую погоду в такое время года — а еще говорят, Хорасан славится мягким климатом — подходили другие купцы из каравана. Туфли зарывались в песок, ашшариты с проклятиями останавливались, нелепо задирая ноги и вытряхивая из задников комки земли.

— Эй, эй, куда два дирхам, за два дирхам я куплю две овцы! Твоим хозяевам лучше сразу заняться грабежом на дороге! — недовольно морщась под секущими порывами ветра, вступил в разговор товарищ купца.

И тут же сплюнул набившуюся в рот пыль. Закрываясь краем куфии, он для верности погрозил смуглому старику пальцем.