Мечников - Семен Резник

Но теперь-то ему понадобились факты, срочно понадобились факты. И на первый из них Мечников наткнулся совершенно случайно, как часто и бывает в подобных случаях.

Однажды в гостях у Ковалевского он подошел к аквариуму, где обитали всякие твари, и залюбовался шмыгавшими по поверхности воды маленькими ракообразными — дафниями (водяными блохами). Он заметил, что тельца некоторых из них не прозрачны, а словно бы чем-то замутнены.

Одна из «ненормальных» дафний была тут же отправлена под микроскоп, и Мечников увидел, что тело ее пронизано нитями дрожжевого грибка… Это была удача!

Дальше уже не представляло труда установить, что споры грибка попадают вместе с пищей в кишечный канал дафнии; там растворяется их оболочка; спора приобретает форму длинной тонкой иглы и нередко, как бы «пробуравив» стенку кишечника, проникает в полость тела. Тут-то и начиналось самое интересное…

Вокруг «иглы» собирались белые кровяные тельца; они окружали ее и передвигались вместе с нею…

Если спор оказывалось много, кровяные тельца не успевали с ними справиться; споры прорастали, образуя разветвленные конидии, дафния мутнела и на шестнадцатый день погибала… Если же спор было небольшое количество, то, окруженные клетками, они разбухали, темнели, края их становились зазубренными, и в конце концов они распадались. Фагоциты побеждали! Нагляднее всего картина вырисовывалась тогда, когда «игла» как бы застревала в стенке кишечника: часть ее — в полости тела — разрушалась фагоцитами, а другая часть — внутри кишечника — оставалась нетронутой…

Прекрасное открытие! Ольга Николаевна пишет даже, будто до исследования грибковой болезни дафний фагоцитарное учение было гипотезой, а после этой работы стало теорией.

Впрочем, она явно торопит события. Ибо предстояла еще упорнейшая борьба. Недаром через много лет, когда все уже будет закончено, видный английский ученый Рей Ланкастер назовет ее самой романтической главой в истории медицины.

Что доказал Мечников своим исследованием? То, что при данной грибковой болезни данного ракообразного выздоровление или смерть зависит от того, справятся ли клетки крови со спорами грибка или нет. Много ли это? Очень много. Но как мало в сравнении с тем, что ему еще предстояло доказать!..

Статью Мечников послал в вирховский Архив, и благожелательный «патриарх» не замедлил ее напечатать. Но… работа эта не обратила на себя никакого внимания.

То есть не то чтобы совсем никакого.

Первые же выступления Мечникова в Обществе одесских врачей вызвали самые оживленные прения. Как отметил тогдашний президент общества доцент Н. О. Бернштейн, «воззрения г. Мечникова вводят новую жизнь в некоторые патологические процессы. Вот почему мы с таким удовольствием выслушали сообщение г. Мечникова. Оно удовлетворило общей, может быть, и бессознательной потребности в объяснении явлений, известных нам с фактической стороны, но не со стороны их внутреннего смысла». При всем этом врачи вовсе не спешили согласиться с Мечниковым. Одни допускали, что фагоциты способны захватывать бактерии, но сомневались в том, что они их переваривают, и даже высказывали мысль, что фагоциты служат разносчиками бактерий; другие утверждали, что фагоциты могут захватывать только мертвых бактерий; третьи указывали, что при ряде заболеваний вообще не наблюдается фагоцитоза; четвертые отмечали, что некоторые особенности воспалительной реакции трудно согласовать с учением о фагоцитах…

Военный врач К. К. Искерский говорил, что многие болезни разрешаются кризисами, ведущими к сильному ослаблению организма; при этом должны ослабевать и фагоциты и вслед за кризисом наступать смерть. На практике же чаще бывает наоборот: больной выздоравливает. Искерский допускал резкие выпады против Мечникова, обвинял его в незнании основ медицинской науки и всячески давал понять, что вторжение зоолога в чужую область неуместно. Илья Ильич горячился, нервничал; раздражался, когда от него требовали разъяснения деталей, в которые он еще не вникал. Он видел, что медикам непонятен подход биолога-эволюциониста, охватывающего явление в целом, в разрезе миллионолетней эволюции.

Возражения против фагоцитарной теории появились и в печати. С ними выступили зоолог А. Ф. Брандт, врачи С. М. Шор и Н. Н. Васильев. Все они, однако, попросту не поняли смысла фагоцитарного учения.

А зарубежные медики молчали…

Илья Ильич возмущался, но, подавляя приступы негодования и стараясь более хладнокровно смотреть на вещи, он не мог не сознавать, что в их молчании есть свой резон. Какое им, в конце концов, дело до водяных блох, если к тому же о них пишет человек, в медицинском мире неизвестный, сделавший что-то там, кажется, очень важное в эмбриологии низших животных.

Чтобы расшевелить зарубежных медиков, надо было обнаружить фагоцитоз на близких им объектах. Что ж, он нанесет новый удар. Он покажет им клеточное пищеварение у обычных лабораторных животных, и не на занозе, а на инфекционной болезни. Хотя бы на сибирской язве, которая у всех на устах с тех пор, как Пастер продемонстрировал чудодейственные свойства своей вакцины…

Это было тремя годами раньше, когда Илья Ильич, оправляясь от привитого себе возвратного тифа, впервые в полной мере ощутил радость обычного человеческого существования.

5 мая 1881 года на ферму Пулье-ле-Фор, что недалеко от французского города Мелена, с утра стекались агрономы, врачи, фармацевты, ветеринары. Они собрались на единственный в своем роде спектакль и заранее потешались, предвкушая забавное зрелище.

Выхода действующих лиц ждали с нетерпением.

И вот они появились.

Профессор Пастер, крепкий 50-летний старик с седеющей бородой, в черной ермолке. Он заметно прихрамывал (следствие разбившего его много лет назад паралича), но был оживлен и решителен.

Эмиль Ру — худощавый, нервный, с маленькой головкой и удлиняющей худое лицо небольшой черной бородкой.

Шамберлан — высокий, русый, светлоглазый.

И совсем молодой Тюлье (через год он в Египте на руках у Ру умрет от холеры, которую они оба будут исследовать).

Все взоры устремились на них.

Помощники Пастера вывели из хлева и отвели под высокий навес большую партию животных: 48 баранов, двух коз, девять коров и одного быка — и разделили их на две группы. Пастер взял шприц и половине баранов, одной козе, пяти коровам и быку под пристальными взглядами публики стал вводить по пять капель жидкости, которую он называл первой вакциной. Помощники тут же метили подвергнутых прививкам животных.

Потом в большой зале фермы Пастер сделал доклад…