Мечников - Семен Резник

Как жаль, что он только теперь осознал это, когда неумолимое время сжевало уже добрую половину отпущенных ему лет… Ну ничего, впереди их еще достаточно, чтобы насладиться счастьем быть, жить, чувствовать, мыслить…

Они сняли небольшой особняк за городом, в местечке Ринго, на самом берегу пролива; обставили дом взятой напрокат мебелью и зажили покойно и счастливо. В гостиной он водрузил микроскоп и с упоением предавался работе. Дети вместе с Ольгой Николаевной отдыхали и развлекались. На рождество в крохотном садике при доме нарядили мандариновое деревце, превратив его в елку. Эта «елка» позволяет датировать «звездный час» Мечникова Он наступил тихим вечером, через несколько дней после рождества, то есть в самом конце 1882 или в начале 1883 года.

Теория паренхимеллы — первичного существа, более примитивного, чем геккелевская гастрея, — страдала серьезными пробелами. В то время как исследователи продолжали открывать стадию гаструлы у все новых и новых животных, Мечников свою стадию паренхимулы нашел лишь у самых низших организмов. Более развитые как бы перешагивали через нее…

Но если так, то не сохранилось ли клеточное пищеварение у некоторых животных хотя бы в виде атавизма, спрашивал себя Мечников.

Проверить свое предположение он решил на личинках морской звезды, удобных для наблюдений своей прозрачностью. Правда, пищеварительные клетки, если бы они действительно оказались в теле личинки, должны быть тоже прозрачны — в микроскоп их не разглядишь… Но эту трудность Илья Ильич сумел обойти.

Ученый стал вводить личинкам красный порошок кармина и скоро обнаружил то, что ожидал: интересующие его клетки поглотили зернышки порошка и окрасились в красный цвет…

И вот однажды, наблюдая в микроскоп, как клетки захватывают красные зернышки, он вдруг ощутил лихорадочное волнение, так хорошо уже знакомое, столько раз испытанное за годы исследовательской работы. Он знал, что должно произойти что-то важное, очень важное; может быть, самое важное в его жизни.

Был необычайно тихий вечер, ибо Ольга Николаевна повела юных Белокопытовых в цирк, смотреть каких-то заморских обезьян.

Илья Ильич оторвал глаз от микроскопа, встал, прошелся нервным шагом по комнате, потом вышел на берег…

…Если блуждающие клетки поглощают зерна кармина, то не значит ли, что они должны противодействовать любым посторонним внедрениям в организм?! Любым — будь то инертный кармин, болезнетворные микробы или обыкновенная заноза…

Он быстро зашагал к дому.

В садике рядом с еще наряженной «елкой» росли кусты розы. Ученый сорвал несколько острых шипов и устремился к микроскопу, где под окуляром еще лежала прозрачная, как вода, с капельками окрашенных клеток личинка. Один острый шип он вонзил ей под кожу… Ночь Илья Ильич провел неспокойно.

А рано утром увидел то, что так жаждал увидеть! Острую занозу обволок сгусток окрашенных кармином красных клеток! Они даже слились в одну гигантскую клетку с множеством ядер — таково было их «стремление» поплотнее охватить занозу…

Классическая простота этого опыта (не обойденного ни одним из биографов Мечникова) поражает прежде всего неклассичностью идей, которые привели к нему ученого, и неклассичностью выводов, которые он из него сделал.

Ведь атавизм Мечников трактовал как некую биологическую ненужность, как груз, который организму приходится нести в расплату за высокое положение на эволюционной лестнице. На этой идее держалось все учение Ильи Ильича о дисгармониях человеческой природы, а следовательно, вся его пессимистическая философия, ибо он считал, что в процессе эволюции многие органы утрачивают свои полезные функции и становятся обузой для организма.

И вот теперь ему приходит в голову мысль о перемене функции. Его вдруг осеняет, что блуждающие клетки, утратив свое значение кормильцев организма, взяли на себя другую, и не менее важную роль: защитников от всякого рода внешних врагов — будь то заноза, болезнетворные микробы или даже вполне безобидные зернышки кармина.

То была чисто интуитивная догадка, озарение, поистине звездный час, каковой даже гению выпадает один-два раза в жизни. И если опыт с занозой его догадку как будто бы подтвердил, то «целый ряд заключений», который, по уверению Мечникова, «сам собой вытек» из этого опыта, на самом деле был тоже цепочкой интуитивных догадок.

Стоит занозить палец, и вокруг занозы собираются белые кровяные тельца — особые клетки, называемые лейкоцитами; начинается воспаление. Медики считали, что воспалительный процесс поражает стенки кровеносных сосудов — поэтому белые шарики и выходят из них. Медики даже были уверены, что микробы, проникая внутрь лейкоцитов, находят благоприятную среду и разносятся ими по всему организму.

Иными словами, считалось твердо установленным, что лейкоциты пассивны и лишь способствуют развитию патологического процесса. Мечников же наделял их активной и притом защитительной функцией. То есть он переворачивал все представления с головы на ноги.

Или с ног на голову?

В этом состояло теперь существо вопроса.

Он бросился к профессору Клейнербергу, с которым успел подружиться. Крупный зоолог, специалист, как и он сам, в области беспозвоночных, Клейнерберг имел, кроме того, медицинское образование.

Выслушав коллегу, он пришел в сильное возбуждение.

— Das ist wahrer Huppokratische Gedanke![30] — воскликнул он.

А весной в Мессине, направляясь в Египет, остановился Рудольф Вирхов — признанный патриарх медиков всего мира. Не было болезни, в изучение которой немецкий ученый не внес бы значительный вклад. Еще в 40-е годы, когда в науке едва утвердилась мысль о том, что основным «кирпичиком» всякого живого организма является клетка, Вирхов выдвинул теорию, согласно которой именно в клетке следует искать причину любого патологического процесса. Тем самым он вооружил медицину микроскопом, поставил ее на почву строгих экспериментальных фактов. Вирхов избегал односторонности и предвзятости, и это качество, помноженное на авторитет, делало его суждения особенно весомыми.

Правда, вирховская теория не избегла участи всех универсальных теорий, являвшихся слишком рано. С развитием бактериологии стало ясно, что, первопричина, по крайней мере, части болезней не в клетках самого организма, а во вторгающихся извне микробах. Но Мечникову казалось, что клеточное пищеварение, борьба клеток (именно клеток!) с болезнетворным началом примиряет вирховскую теорию с данными бактериологии. Появившийся в Мессине Вирхов был для него сущей находкой.