Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы - Маргарита де Валуа

Королева моя мать, опасаясь, как бы в этой спешке жизнь моего брата не подверглась опасности, попросила короля сопровождать его. И так как была уже раздетой, довольствовалась только платьем для ночного выхода, которое на нее наспех одели. Она последовала за королем, поднявшимся к покоям моего брата, где он стал со всей силой стучать в дверь, крича, чтобы ему открыли, и что это он, король. Мой брат проснулся от шума и, зная, что он ничего не сделал, за что ему можно было бы опасаться, сказал своему камердинеру Канже отпереть дверь. Король, в ярости ворвавшись в комнату, начал попрекать его, говоря, что он по-прежнему продолжает действовать против его государства и что он покажет ему, как строить козни против своего короля. Затем он приказал своим стрелкам вынести все сундуки и удалить всех камердинеров из комнат брата. Он лично перерыл всю кровать моего брата, чтобы понять, прячет ли он там какие-нибудь бумаги. У брата было при себе одно письмо от мадам де Сов, полученное накануне вечером, каковое он держал в руке, чтобы его никто не нашел. Король потребовал отдать письмо. Брат сопротивлялся и, сложив руки вместе, просил не настаивать. Это еще более усилило желание короля, убежденного, что в этой бумаге заключено достаточно оснований для организации судебного процесса против моего брата... Наконец, открыв его в присутствии королевы нашей матери, они остались в смущении, подобно Катону [536], вынудившему [74] Цезаря [537] показать в сенате бумагу, которую тот хранил при себе, и говорившему, что речь идет об очень важном документе для блага республики, что на деле оказалось любовным посланием сестры самого Катона, адресованным Цезарю [538].

Неловкость от этой ошибки еще более увеличила досаду и гнев короля, который был унижен и, не желая выслушивать моего брата (который без конца просил сказать ему, в чем его обвиняют и почему с ним так обращаются), поручил охранять его господину де Лоссу и шотландцам, приказав им никого к нему не впускать. Все это случилось в час после полуночи. Мой брат остался взаперти, страшась более за меня, чем за себя, и думая, что со мной поступили таким же образом, не веря, что столь жестокое и несправедливое начало может привести к хорошему концу. Видя, что у господина де Лосса выступили слезы на глазах, вызванные сожалением от всего произошедшего, и все же он не осмеливается говорить с ним открыто из-за стрелков, находящихся здесь же, брат единственно спросил его, что со мной. Господин де Лосс ответил, что насчет меня не получал никаких приказаний. Мой брат сказал ему: «Это сильно облегчает мою боль – знать, что сестра моя свободна. Но даже в этой ситуации, я уверен, ее любовь ко мне такова, что она предпочла бы разделить со мной заключение, чем остаться на свободе без меня». Он попросил Лосса умолить королеву мою мать, чтобы она получила от короля разрешение, позволяющее мне быть вместе с ним во время его заключения. Король согласился с его просьбой. Эта твердая уверенность в величии и крепости нашей с ним дружбы налагала на меня [143] особенные обязательства, и хотя благодаря именно моим услугам он завязал множество важных связей, я всегда ставила его интересы на первое место.

Вскоре после того как король дал свое согласие, на рассвете следующего дня, брат попросил господина де Лосса направить ко мне одного из шотландских стрелков, чтобы поставить меня в известность об этой грустной новости и передать просьбу прийти в его покои. Этот стрелок, войдя ко мне, увидел, что я еще сплю и пребываю в полном неведении того, что случилось. Он отодвинул полог кровати и сказал мне на языке, свойственном шотландцам: «Доброе утро, мадам, господин Ваш брат просит Вас прийти к нему». Я смотрела на этого человека, вся еще во власти сна, думая, что это – его продолжение, и, приходя в себя, спросила: «Вы из шотландской гвардии?» Он ответил утвердительно, и я продолжила расспросы: «А что такое? Моему брату больше некого послать за мной, кроме Вас?» Он сказал, что так и есть, поскольку все слуги моего брата удалены. И поведал мне на своем языке обо всем, что случилось с герцогом Алансонским минувшей ночью, и что брат получил разрешение для меня пребывать с ним во время его заключения. Видя, насколько я удручена, он наклонился ко мне и прошептал: «Не печальтесь так сильно. Я знаю способ спасти господина Вашего брата, и я это сделаю, не сомневайтесь. Однако нужно будет, чтобы я уехал вместе с ним». Я заверила его, что мы возместим ему все, что он ожидает от нас, и, поспешив одеться, отправилась вместе с ним безо всякого сопровождения в комнаты моего брата. Мне предстояло пересечь весь двор, наполненный придворными, которые обычно стремились попасть мне на глаза и оказать знаки почтения. Теперь же каждый из них (как настоящий придворный), понимая, что Фортуна отвернулась от меня, делал вид, что меня не замечает.

Войдя в комнату моего брата, я нашла, что он прекрасно владеет собой, и ничего не изменилось ни в его облике, ни в его спокойной манере Держаться. Увидев меня, он произнес, заключая меня в свои объятия, скорее с радостью, чем грустью: «Моя королева, прошу Вас, утрите Ваши слезы. В таком положении, в котором я нахожусь, Ваша печаль – единственное, что может расстроить меня. Ибо моя невиновность и правота, каковые на моей стороне, позволяют не бояться обвинений моих врагов. Если кто-либо в своей несправедливости замыслит поставить мою жизнь под угрозу, а жестокость толкнет их и на большее, у меня хватит [144] мужества и воли, чтобы презреть неправедную смерть. Но не по этому поводу я буду сожалеть более всего, ибо моя жизнь до сего дня была здесь наполнена невзгодами и трудностями, и я знал только, что нет счастья в этом мире, поэтому не буду печалиться, покидая его. Единственно опасаюсь того, что мне не дадут здесь умереть достойной смертью и заставят долго томиться в одиночестве в этой тюрьме, откуда я буду презирать их тиранию. Только бы Вы пожелали быть обязанной остаться со мной». Слова эти, вместо того, чтобы высушить мои слезы, вызвали у меня такие потоки, что лицо стало совсем мокрым. Рыдая, я ответила ему, что жизнь моя и судьба связаны с ним, и только воля Божья может воспрепятствовать тому, чтобы я не смогла остаться и помочь ему в таком положении, а если мне не разрешат быть вместе с ним и начнут разлучать, я покончу с собой в его присутствии.

Проводя время в беседах и пытаясь понять причину, заставившую короля принять столь жестокое и несправедливое решение в отношении брата, мы так и не смогли найти приемлемое объяснение. Настал час, когда открывали ворота замка [Лувра], и [на входе] гвардейцы узнали и задержали молодого человека из свиты Бюсси. Его спросили, к кому он направляется. Удивленный неожиданным вопросом, он ответил им, что идет к своему господину. Эти слова были доведены до короля, который заподозрил, что Бюсси – где-то в Лувре, куда тот действительно прибыл во второй половине предыдущего дня, возвращаясь из Сен-Жермена [539]. Мой брат сам приказал ему приехать в составе отряда, чтобы обсудить с ним вопрос о формировании армии, которая предназначалась для Фландрии, и не думая в тот момент, что должен будет так скоро покинуть двор, ибо решение уехать [на охоту] было принято неожиданно. Вечером, после всех событий, о которых я говорила, Л’Аршан [540], капитан гвардейцев, получив приказ короля найти и арестовать Бюсси и Симье, в случае, если их найдет (приказ этот он воспринял с сожалением, потому что был близким другом Бюсси, который называл его своим отцом, а тот относился [145] к нему, как к своему сыну), поднялся в комнату Симье и взял его под стражу. Но сомневаясь, что Бюсси прячется здесь, он лишь поверхностно обыскал все и остался доволен, что не нашел его. Бюсси же, который затаился на кровати, увидев, что Л’Аршан остался один в этой комнате, и опасаясь, что если приказ найти его получит кто-нибудь другой, и он не будет в такой безопасности, решил, что лучше уж быть арестованным Л’Аршаном, достойным человеком и его другом, обладавшим веселым и непринужденным нравом, с которым, ничего не страшась, можно было переживать все опасности и тревоги. И когда Л’Аршан закрывал дверь, чтобы сопровождать Симье, Бюсси высунул голову из-за полога и сказал ему: «Как, отец мой! Не хотите ли Вы уйти без меня? Или Вы считаете более почетным сопровождать этого негодяя Симье?» Л’Аршан повернулся и ответил: «Эх, сын мой, видит Бог, я готов отдать руку на отсечение, чтобы только не видеть Вас здесь!» Бюсси произнес: «Отец мой, это – знак того, что дела мои в порядке», продолжая подшучивать над Симье, который от волнения потерял присутствие духа. Л’Аршан поместил их обоих под стражу в одном помещении, а сам отправился за Ла Шатром, чтобы препроводить его в Бастилию [541].