Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина

— Не надо, папа, это несчастный случай.

— Нет, Соня, нет. Это все я.

Что-то в его тоне заставило ее с силой сжать отцовскую ладонь.

— Что произошло?

Отец заговорил.

Днем раньше они с мамой отправились в горы, а по пути заехали в ближайший город. На площади в самом центре проходила демонстрация в поддержку присоединения, звучали громкие лозунги. Мама ничего не сказала, и он удивился. Она молчала до той самой минуты, пока они не вышли из машины и не отправились по туристической тропе. Там, встав у обрыва, она сказала:

— Я думаю, меня скоро заберут. Ты должен подготовить Соню.

— Что за ерунда?

— Они уже начали аресты. Я возьму плакат и пойду стоять перед участком, и я буду стоять так весь день перед каждым участком, пока меня не заберут. И меня заберут.

Он тяжело вздохнул:

— Ну и зачем тебе это?

— Затем, что муж у меня предатель, а я за него в ответе. Ты записался в избирательную комиссию, я знаю.

— Откуда?

— Какая разница?

Она говорила, не глядя на него, уставившись в пропасть внизу, где билось белое от пены море. Отец подошел ближе и потянул за руку вглубь.

— Не надо плевать против ветра. Будем жить спокойно. Как раньше.

— Ты так и не понял. Как раньше уже ничего не будет.

Она вырвала руку и ушла вперед, и шла так быстро, что он едва за ней поспевал, сворачивала вбок, прочь от основной тропы, кружила и шла неумолимо, неотвратимо, только вперед, она шла и молчала, а он шел следом и боялся проронить хоть слово, уже зная, что она скажет в следующий миг, его жена, его терпеливый цветок, который все же устал его терпеть. Они проплутали так в лесу у предгорья до сумерек, пока он не решился схватить ее за руку и сказал, что пора домой. Она молча кивнула, и тогда они наконец сели в машину и поехали по серпантину. Он страшно хотел, чтобы она заговорила, и страшно этого боялся.

Наконец она сказала:

— Сначала ты забрал у меня дочь. Теперь ты забираешь мой дом. Я ведь должна была знать — еще тогда, как тебя увидела. Я знала, что так все и будет. Ты же забрал мой дом. Как можно было верить, что ты не сделаешь этого снова?

Совсем стемнело, серпантин все кружил, он выдохся за время изнуряющей гонки по тропам, а перед глазами застыла влажная пелена. Он проморгался, повернул голову к жене и сказал:

— Я не хочу разводиться.

И тут же увидел ужас на ее лице.

Машина летела с обрыва вниз.

Софья молчит.

— Скажи что-нибудь.

Софья молчит.

— Соня, пожалуйста.

Софья молчит.

Он плачет. Из красного глаза полились слезы, которые жгли раны.

— Соня, ты же всегда знала, как я к этому относился. Была одна страна, было все понятно, а это так, случайность, ошибка. Вы все это знали. И она тоже.

Софья молчит.

— Ты ведь туда уехала. Ты сама живешь там, так почему мне нельзя? Есть разница между страной рождения и Родиной, и ты выбрала Родину. Почему нам здесь нельзя?

Она наконец разлепляет губы:

— Потому что ты убил маму.

Он с силой протягивает к ней руку и с присвистом выдыхает:

— Соня, прости меня.

Софья качает головой и выходит из палаты прочь. Ее путь лежит к моргу. Надо заняться похоронами.

Вечером раздался звонок.

— Софья Покровская?

Она узнала этот голос. Тот же самый.

— Да?

— Приносим свои соболезнования.

— Спасибо, конечно, но не поздновато ли?

— Поздновато? — В голосе удивление.

— Мать скончалась ночью.

Мать, не мама. Мама — слишком больно.

Послышался вздох.

— Софья Львовна, мне очень жаль, но речь идет о Льве Вениаминовиче.

Хирургическое вмешательство… Послеоперационное восстановление… Легочная эмболия… Венозный тромбоз…

— Я не понимаю, — она выкрикнула в трубку. — Не понимаю!

— Тромб оторвался. Все произошло очень быстро, без мучений. Ваш отец ослабил бинты — пациенты часто так делают, хотя мы запрещаем настрого. То рука почешется, то нога — за каждым не уследишь…

Вот теперь она поняла, что случилось.

— Софья Львовна, вы слышите?

Софья швырнула телефон на асфальт.

Похороны будут двойные. А после них она поедет в свое любимое место.

Все случится быстро. И без мучений.

Софья проснулась от резкого стука в дверь и застонала: после ночи на подоконнике нестерпимо ныла шея. Она подошла к глазку и вздохнула: снаружи стоял Андрей. Открыла ему и застыла в проходе. Он смотрел на нее исподлобья.

— Прости. Ты была права. Нельзя было тебя подставлять. Если я хочу сделать что-то такое, это значит, что я должен делать это сам.

Она кивнула и пустила его в квартиру.

Андрей прошел, не снимая куртку, на кухню и сел на стул.

— Я очень боюсь тебя потерять. Но так мы далеко не уедем. И я уже не понимаю, хочешь ли ты вообще ехать куда-то? Со мной? Соня, когда мы пойдем в загс?

Софья едва не заскрежетала зубами и отвернулась к шкафу, делая вид, что ищет кофе, — лишь бы избежать ответа. Его угрюмое молчание заполняло воздух так, что ей немедленно захотелось открыть окна пошире.

Наконец она поставила перед ним чашку и выдала:

— Я придумала, с чего можно начать выпуск. Чем зацепить.

— И?

— Послушай. «Ты помнишь, в детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками — часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: „Что не так на картине?“»…

* * *

— Вы не рассказывали об этом в прошлый раз.

— Нет, конечно. Скажи я тогда, и вы бы сразу записали меня во враги народа, разве нет?

— Мне очень жаль. Это страшный груз для кого угодно.

— Не надо жалости. Я не для того вам об этом рассказала.

— Для чего же?

— А просто так.

Он вздохнул:

— Я так понимаю, мы подошли к концу?

— Почти. Пожалуй, вам пора включить диктофон.

Он качает головой:

— Вы поняли?

Софья грустно усмехается:

— Мы и в этом с вами коллеги. Вы нажали два раза, во второй раз выключили. Все экзамены на такие же… агрегаты, прости господи, пишутся. Я знаю, как он работает.

— Уверены, что готовы?

Она сжимает руку под столом.

— Да.

Диктофон начинает прокручивать секунды.

Сколько у нее еще осталось?

и снится палка ее спине

Начались осенние каникулы. Впереди маячило знакомство с родителями Андрея и выбор свадебной мишуры. Софья чувствовала себя так, словно из ловушки школьной