Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

комната стала наполняться желтым дымом, поднимавшимся из курильницы.

IV

Предсказатель развернул розовые лоскутики и в дыму, поднимавшемся из курильницы, окурил каждую монету в отдельности, после чего благоговейно склонил голову перед свитком, висевшим в нише. На нем были изображены четыре великих святых: Фу-си, Вэнь-ван, Чжоу-гун и Кун-цзы. Свиток, видимо, был написан художником, принадлежавшим к школе Кано.

– О всемогущие боги, о святые Вселенной, уловите этот драгоценный аромат и, молю вас, снизойдите ко мне… Разрешите побеспокоить вопросом ваш божественный дух. Нависла большая беда, молю вас о предсказанье.

Закончив обращение к богам, старик бросил на столик сандалового дерева три монеты. На одной выпала решка, на двух – орел. Предсказатель схватил кисть и написал на полоске бумаги порядок, в каком легли монеты.

Подбрасывая монеты, он определял благо и зло – он проделал это шесть раз. О-Рэн с беспокойством наблюдала за тем, в каком порядке ложатся монеты.

– Ну вот и все…

Закончив гадание, старик, повернувшись к свитку, погрузился в размышления.

– Выпавшая триграмма именуется истолкованием грома и водной стихии. А это значит, что желания ваши не сбудутся.

О-Рэн робко перевела взгляд с монет на старика.

– Вряд ли вы встретитесь снова с тем молодым человеком, вашим родственником.

И предсказатель стал завертывать монеты в розовые шелковые лоскутки.

– Неужели его нет в живых?

Голос у О-Рэн дрогнул. В нем слышался безотчетный страх: «Неужели это правда?» – и в то же время надежда: «Нет, этого не может быть».

– Жив он или умер, установить трудно, но… на встречу не надейтесь.

– Почему?

На упитанном лице предсказателя, завязывавшего парчовый мешочек, появилась ехидная улыбка.

– В жизни всякое бывает, случается и невероятное. Если бы Токио вдруг превратился в лес, – может быть, вам и удалось бы встретиться… Но гадание… гадание предсказывает точно.

О-Рэн заплатила гадателю изрядную сумму денег и, совсем пав духом, вернулась домой.

В тот вечер она задумчиво сидела у жаровни, подперев рукой щеку и слушая, как в чайнике булькает вода. Предсказание гадателя ничем ей не помогло. Наоборот, оно разбило вдребезги хрупкую веру, тайную надежду, которую О-Рэн лелеяла в глубине души… Почти несбыточную, но все же надежду. Неужели его и в самом деле нет в живых? Что-то в этом роде сказал старик. Ведь улица, на которой она в то время жила, была очень неспокойной. Кто знает, может быть, идя к ней, он нарвался на скандал. А может быть, просто забыл о ней и потому перестал приходить. О-Рэн словно увидела себя со стороны, как она сидит, ощущая на своей напудренной щеке тепло, идущее от жаровни, и поигрывая щипцами для углей.

«Кин, Кин, Кин…» – писала она на золе и снова стирала.

V

– Кин, Кин, Кин.

О-Рэн все писала и писала, когда вдруг служанка тихо окликнула ее из кухни. Это, собственно, была не кухня, а служившая кухней комната с дощатым полом, расположенная сразу же за сёдзи.

– Что, бабушка?

– Госпожа! Идите сюда, посмотрите. Откуда она взялась, не пойму…

О-Рэн пошла на кухню.

В кухне, наполовину занятой очагом, свет лампы, проникавший сквозь сёдзи, создавал спокойный полумрак. Когда туда вошла О-Рэн, служанка поднимала с пола какого-то маленького белого зверька.

– Кошка?

– Нет, собачонка.

Прижав к груди руки, О-Рэн внимательно рассматривала собаку. Собака, которую держала на руках служанка, поводила светлыми глазами и тихо посапывала.

– Это та самая собака, которая все утро скулила у помойки… Как она забралась в дом, не пойму.

– А ты и не заметила?

– Нет, хоть и была все время здесь, чайную посуду мыла… И правду говорят – человеческие глаза ничего не видят.

Служанка приоткрыла сёдзи и уже собралась выбросить собаку в уличную тьму.

– Постой, я тоже хочу подержать ее на руках…

– Не нужно. Она вас всю выпачкает.

О-Рэн, не слушая служанку, взяла собаку и прижала к себе. Собака дрожала всем телом. Это напомнило О-Рэн о ее прошлом. Когда О-Рэн еще жила в веселом доме, она взяла к себе белую собачонку, с которой спала, когда ночью не было гостя.

– Бедненькая… Может, возьмем ее?

Служанка удивленно хлопала глазами.

– А, бабушка? Давай возьмем. Особых хлопот она тебе не доставит.

О-Рэн спустила собаку на пол и, широко улыбаясь, полезла в кухонный шкаф за съестным, чтобы накормить ее.

На следующий день собака с красным ошейником уже лежала на циновке.

Служанка, любившая порядок, разумеется, не одобряла этого. Особенно злило ее, когда собака выскакивала во двор, а потом следила грязными лапами. Но О-Рэн, скучавшая от безделья, полюбила собаку, как ребенка. Во время еды собака всегда сидела у обеденного столика. А ночью она неизменно спала, свернувшись клубочком, на рукаве ночного кимоно О-Рэн.

– С тех пор я все время думала, не к добру это, не к добру. Разве же это дело: горит ночник, а эта белая собака сидит и, не отрываясь, смотрит в лицо спящей госпожи…

Так примерно через год рассказывала служанка моему приятелю, врачу К.

VI

Невзлюбила собачонку не только служанка. Нахмурил свои густые брови и Макино, увидев лежавшую на циновке собаку.

– Это еще что такое? Пошла вон!

Макино, одетый, как обычно, в свою интендантскую форму, грубо пнул собаку ногой. Когда он пошел в гостиную, белая шерсть на спине собаки встала дыбом, и она злобно зарычала.

– Меня просто бесит твоя любовь к собакам.

И, подсев к столику, чтобы выпить свою вечернюю чашечку саке, Макино, досадливо морщась, все еще внимательно рассматривал собаку.

– Ты, по-моему, и раньше держала такую же?

– Да, та была тоже белая.

– Ты говорила, что ни за что не расстанешься с ней, а потом не знала, как от нее избавиться.

О-Рэн, поглаживая лежавшую у нее на коленях собачонку, улыбнулась. Она и сама прекрасно понимала тогда, что путешествовать на пароходе или на поезде с собакой хлопотно. Но теперь, когда она еще и с мужчиной рассталась, ей становилось невыразимо грустно при мысли, что она уехала в чужую, незнакомую страну, оставив белую собачонку. Поэтому вчера вечером, взяв на руки собаку и прижимаясь к ее носу щекой, О-Рэн без конца всхлипывала…

– Та собака хоть была умная, а эта совсем глупая. Во-первых, лицо… То есть морда… Морда совсем обыкновенная.

Макино, уже захмелевший, кажется, забыл о своем недовольстве и бросил собаке ломтик сырой рыбы.

– По-моему, она очень похожа на ту собаку, правда? Только нос другого цвета.

– Только нос? Нет, не только.

– У этой нос черный. А у той был коричневый.

Подливая Макино саке, О-Рэн вдруг увидела со всей отчетливостью мордочку своей прежней собаки. У той