Дремучий случай - Татьяна Солодкова

— Сазан хотел власти и обещал больше наживы, — рассказывал он, — кто-то поверил, что Змей предатель, а кто-то, как я, просто согласился, чтобы избежать ненужных проблем. Сазан — здоровый лоб, с ним лучше не враждовать.

Я слушал его, улыбаясь краешком губ, и кивал, когда ловил на себе вопрошающий взгляд следователя.

Потом Клима увели, а я остался со следователем один на один.

— Очная ставка с Сазаном и Мохом меня тоже ждет? — спросил я.

— Если ты имеешь ввиду Александра Мохова, то все обвинения с мальчика сняты, он проходит по делу свидетелем.

Впрочем, я не удивился.

— Сазанов держал его в заложниках вместе с ребенком? — спокойно поинтересовался я. — А то, что он схватил оружие, это состояние аффекта.

Следователь сел напротив меня.

— Нет, это была самооборона, — сказал он, несколько скривившись.

— И оборонялся он от меня?

— Правильно мыслишь, — капитан достал сигареты и закурил прямо в помещении. — Будешь? — он протянул мне пачку.

Я не отказался.

— Между прочим, вы предлагаете закурить несовершеннолетнему, — заметил я.

— Да черт с ним, — отмахнулся он. — Этот несовершеннолетний ставит меня в тупик.

— Я вам все рассказал, — напомнил я, — и подтвердил все показания Климова. Показания Сазанова подтвердить, простите, не могу, потому что, дай ему волю, он меня в убийстве Кеннеди обвинит.

Следователь хмыкнул, потом сказал:

— Я разговаривал с твоим адвокатом. Энтузиаст. Пытался перетянуть меня на твою сторону.

Я улыбнулся, вспомнив адвоката, которого мне нашел Бендин. Пухленький кругленький невысокий мужичек с редкими волосиками, обрамляющими лысую макушку. Узнав его фамилию — Колобов, я тут же для себя прозвал его Колобком. Но, несмотря на свою смешную внешность, адвокат был действительно очень умен и проницателен. Он обещал, что быстро вытащит меня отсюда. Не могу сказать, что я в это поверил, но спорить не стал. В чем я был уверен, так это в том, что все возможное этот человек сделает.

— И как, получилось? — спросил я.

— Скажем так, я задумался, — он стряхнул пепел от сигареты прямо на пол. — Да и твой учитель, отец мальчика, утверждает, что ты кинулся спасать его сынишку, едва узнав, что его похитили.

— Вы бы поступили иначе? — прицепился я.

— У меня работа такая. А у тебя нет. И Бендин тебе не родственник и даже не друг.

— То, что я преступник, не лишает меня человеческих качеств. Ну, это так, на минуточку.

Следователь снова хмыкнул.

— Сазанов утверждает, что ты присвоил деньги покойного Павла Игаева, из-за чего и начался весь сыр-бор. Это правда?

Я пожал плечами:

— Нет. Слово Сазана против моего. Игаев уже не сможет дать показания.

— Его мать смогла.

Я удивленно поднял глаза на капитана.

Он ухмыльнулся, довольный тем, что все же сумел вызвать у меня эмоции.

— Гражданка Игаева сейчас проходит дорогостоящий курс лечения, стоит в очередь на операцию, очень сложную и оч-чень дорогую. Как думаешь, откуда деньги у этой скромной женщины?

Я дернул плечом.

— Сын оставил. Чего тут думать, — а потом вздрогнул. — Вы же не отобрали у нее последнее?

Следователь прищурился:

— А ты как думаешь?

Опять эта дурацкая 'угадайка'.

— Я думаю, — я снова взял себя в руки, — что у вас нет никакой возможности доказать, были ли эти деньги скоплены за долгие годы честной работы или же добыты Игаевым благодаря нашей преступной деятельности.

— Сазанов утверждает, что второе.

— Только его предположение, — не сдавался я. — Прямых улик нет. Купюры не краденые, не меченые, их происхождение не доказуемо.

— Что ж, тут ты прав.

— Тогда к чему эти вопросы?

— Исследую твою личность.

— Вы не психиатр, — обозлился я. — Вы прекрасно знаете, что меня посадят, и ни чудо, ни Колобков ничего не изменят.

— Колобов, — с трудом сдерживая смех, поправил он.

— Не смешно, — отрезал я. Дремучий случай, что у всех за манера в последнее время пытаться копаться в моей голове!

— И тебе не интересно, откуда деньги у гражданки Игаевой? — следователь встал, принес стоящую в углу консервную банку с окурками и затушил сигарету.

— По-моему, это вам хочется мне это рассказать, — процедил я сквозь зубы, опять обозлившись.

— Да ты прав, — признал капитан, — хочется. Так вот, — он поставил консервную банку на стол и пододвинул ко мне. — Она говорит, что обыскала весь дом, но так никаких 'заначек' сына так и не нашла. Все последние деньги она потратила на его похороны, поэтому ни о какой операции и речь не шла. А однажды она ушла на работу, возвращается, а денежки на столе. Как тебе?

— Аисты сменили квалификацию, — съязвил я.

— Она благоразумно сохранила пакетик, — проигнорировал он мою колкость, — и, знаешь, что, мы его проверили. На нем твои пальчики.

Я смерил его взглядом. И это Колобка он назвал энтузиастом?

— Как это можно 'пришить' к моему делу?

— Никак, пожалуй. Во всяком случае, я этого делать не стану. Это был мой личный порыв. Просто твой Колобков — тьфу ты! — Колобов так доказывал мне, что ты не простой подросток-хулиган, что мне стало интересно. Сазанов-то уверен, что ты присвоил деньги Игаева.

— Это его дело, — отрезал я.

— А мое — искать улики. И я их ищу. Всеми доступными способами.

— Отстаньте, а? — попросил я. — Заслужил, так сажайте, только не надо делать вид, что вы хотите мне помочь. Меня уже тошнит от благих намерений, как своих, так и чужих.

Это была чистая правда. Я привык быть один, привык решать все для себя и за себя. Мне было тяжело смириться с тем, что моя судьба может быть кому-то не безразлична, и уже тем более, что чья-то не безразлична мне. А в последнее время я частенько пребывал в состоянии вселенской грусти из-за того, что я не способен помочь всем, кому хочу.

Следователь поджал губы.

— Что ж, мы еще побеседуем, — сказал он и приказал отвезти меня в камеру.

Я ушел с облегчением.

И чего моя персона в последнее время привлекает всеобщее повышенное внимание? У меня, что, глаз посреди лба?

Меня снова заперли в камере в одиночестве.

Я лежал на койке и думал про Сазана. Интересно, он решил, что я все же присвоил себе деньги Игаева. А ведь даже если следователь скажет ему правду, он не поверит. Даже несмотря на то, что считает меня 'самим благородством', не поверит. Потому что способен мерить всех только по себе.

У меня снова началась клаустрофобия, и мне ужасно захотелось выбраться отсюда.

В тот момент я отчаянно захотел верить Колобку, обещавшему вытащить меня отсюда.