Лишний в его игре - Алена Игоревна Филипенко

не это! Она трогает меня там! Я в панике, мне мерзко. Сердце вот-вот разнесет на куски грудную клетку. Киса свободной рукой берет мою руку и кладет себе на грудь. Ее кожа горячая, как хлеб, который я достаю из печи на заводе.

— Ты тоже можешь потрогать меня… — Она тяжело дышит. Голос сдавленный.

— Отпусти! Нет! Нет! — кричу я.

Страшно стучит в висках. Мозг лихорадочно ищет выход, но выхода нет.

— Я буду у тебя первой. Правда, здорово?

Ее прикосновения обжигают. В голове — хаос мыслей. Мой первый секс будет худшим в моей жизни! Как же стыдно за то, что я оказался в такой ситуации.

— Мышонок хочет заползти в норку? — игриво спрашивает она. — Там так влажно и горячо!

Она берет мою руку и тянет вниз, под юбку. От ужаса сводит живот. Я сопротивляюсь, но она гораздо сильнее. Моя рука под ее юбкой упирается в жесткие волосы. Я отдергиваюсь, как от удара током.

Воздух густой, тяжелый. От запахов мутит. Внутренности словно сжимает огромная рука. Издаю хриплый всхлип. Резко накатывает новый порыв тошноты и…

Меня рвет. Я еле успеваю повернуть голову набок.

— Мышоночек, что с тобой? — пугается она и наконец скатывается с меня. — Тебе принести водички?

Я собираю остатки сил, резко поднимаюсь и мчусь прочь.

Я пробегаю мимо комнаты брата. Дверь открыта. Увидев меня, компания смеется. Рома спрашивает:

— Что, так быстро? Понравилась тебе Киса?

Я выбегаю из квартиры в чем был: босиком и в расстегнутых джинсах. Спускаюсь по лестнице, на ходу застегиваясь. Холод на улице отрезвляет. Вдыхаю весенний воздух. Хочется принять душ, смыть с себя Кису. Запах пота и жасмина до сих пор у меня в носу. Я срываю несколько молодых листочков с куста, растираю в руках, подношу к лицу, вдыхаю. Растерянно оглядываюсь по сторонам. Надо где-то переждать. Куда идти? Ответ приходит быстро: к Ксюше.

По дороге потихоньку прихожу в себя и успокаиваюсь. Ног от холода не чувствую.

Все обошлось, и встреча с Кисой уже не кажется мне катастрофой. Это просто очередной неприятный эпизод, который я постараюсь быстро забыть. Думаю о том, как же, наверное, здорово жить, когда тебя просто не трогают. Хотя откуда мне знать?

Вскоре я звоню в дверь Ксюши и молюсь, чтобы дверь открыла она сама, а не ее отец. Что он подумает, увидев на пороге босоногого меня?

— Даня? — Мне везет, открывает Ксюша. Если она и не ожидала меня увидеть, то виду не подает, радуется. — Заходи! — Тут она замечает отсутствие обуви на моих ногах и округляет глаза: — Снова дома «пожарная тревога»?

Как-то уже был похожий случай. Тогда я тоже выбежал из дома босиком, а еще в пижамных штанах и без футболки. Тогда, увы, дверь открыл Ксюшин папа, и мне пришлось соврать про пожарную тревогу.

— Не спрашивай, — вздыхаю я и захожу в квартиру.

Первым делом залезаю в ванную и лью на ноги горячую воду. Скоро к ним понемногу возвращается чувствительность:

В комнате Ксюша с Антоном репетируют сценарий для ролевой игры. Я сижу на полу, прислонив ноги к батарее, и слушаю. Закончив, довольная Ксюша уходит в кухню за чаем и утаскивает Антона с собой. Но возвращаются они совсем в другом настроении.

— Я не понимаю, чего ты взъелся из-за простого имени! — Ксюша грохает на стол две чашки. Чай выплескивается.

— Я просто хочу, чтобы вне игры ты обращалась ко мне нормально! — резко отвечает Антон и ставит на стол третью чашку и вазочку с печеньем.

Впервые слышу, чтобы он говорил так громко и уверенно. Обычно он мямлит.

— Да почему же «Энни» — это ненормально? — недоумевает Ксюша.

— Потому что это не мое имя. Мне не нравится, когда ты так меня зовешь.

— Но раньше же нравилось? Почему вдруг все поменялось?

Антон садится на кровать, молчит. Видно, и сам не понимает. Пытается понять.

— Мы — это мы, — наконец твердо начинает он. — Антон и Ксюша, а не Энакин и Падме. Ты разве не чувствуешь, что чем больше проходит времени, тем глубже мы в чем-то вязнем?

— В чем вязнем? — Ксюша хлопает ресницами.

— Во всем этом! — Антон обводит руками комнату.

— Я не понимаю, о чем ты! — возмущается она и рявкает: — Пейте свой чай! Пейте, кому сказала!

Чтобы не стать мишенью для Ксюшиного гнева, я послушно хватаю чашку.

Вообще эти двое часто при мне говорят то, что для моих ушей не предназначено. Но ссорятся — в первый раз. Я даже не знал, что Антон умеет ссориться. Нет, я подозревал, что он не особо рад всем этим играм. Когда Ксюша называла его «Энни», у него иногда аж лицо перекашивалось. Пару раз я тактично намекнул ей на это, но она просто отмахнулась, и я решил не лезть. Видимо, теперь у Антона кончилось терпение.

Я делаю вид, что очень увлечен чаем и больше мне ни до чего нет дела, но сам искоса поглядываю на парочку. Ксюша не двигается. Смотрит на Антона. Он нарочно избегает ее взгляда, упрямо пьет свой чай. Ксюша гладит его по руке.

— Энни, малыш, — говорит она мягко. — Я просто не понимаю…

Он отдергивает руку, морщится, будто хлебнул кипятка. Боюсь, он сейчас схватит с тумбочки тяжелую фигурку с Йодой и долбанет Ксюшу по голове. Но он лишь холодно говорит:

— Я тоже не понимаю. Понимаю только, что в наших отношениях кризис.

Он ставит чашку на тумбочку и выходит из комнаты. Ксюша не идет за ним. Остается сидеть и растерянно смотрит в стену. А когда захлопывается входная дверь, я замечаю в Ксюшиных глазах слезы.

Сажусь рядом. Не знаю, как ее подбодрить.

— Что с ним? Он всегда был таким хорошим, ему все нравилось, и у нас все было идеально, — говорит Ксюша срывающимся голосом. — А недавно его словно подменили. Он стал колючим и холодным. Бесится из-за всего. Я столько раз пыталась с ним поговорить, но он не может ничего нормально объяснить.

— Ему неприятно, что ты делаешь из него кого-то, — я стараюсь подобрать правильные слова.

— Кого я из него делаю?

— Того, у кого в клетках дофига мидихлориан.

Ксюша тупо смотрит на меня, как будто я сморозил глупость.

— Но ведь так было изначально, этого не изменить. Мы с самого начала были Энакином и Падме.

Я качаю головой:

— Это часть игры. А в реальности, как он и говорит, вы Антон и Ксюша. Ты не думала, что именно это он хочет до тебя донести? Что игра слишком затянулась?

— Но ему это всегда нравилось! И