Огненная река - Питер Хеллер

гребут на их с Винном каноэ и достигают скалистого острова в излучине перед печально известным водопадом «Последний шанс», направляясь к берегу. И там…

Мужчина по имени Пьер, с заряженным ружьем, будет ждать их там. Двух мужчин в их кевларовой девятнадцатифутовой лодке. Ждать, пряча голову за своим укрытием, и… вот оно, каноэ, правильной длины и цвета – те парни! Легкая добыча, никакого оружия на виду! Его затуманенное, неисправленное зрение кое-как справится с тем, чтобы разглядеть две мужские фигуры, уверенно гребущие на расстоянии в сорок ярдов. Терпение, брат, нужно дождаться, пока они не окажутся, допустим, в тридцати или двадцати пяти ярдах от берега, и тогда можно будет подняться, вскинуть ружье – огонь! Перезарядка, выстрел, перезарядка, выстрел… К тому времени, когда он разрядит все шесть патронов «Винчестера», людей разорвет на части, швырнет в бок, каноэ перевернется; похожий на бревно корпус, покачивающийся на главном течении, потянет к линии горизонта, опрокинет через край водопада. Все.

Разбились и утонули.

Пьер бы решил, что даже если она выжила и все еще была с ними, о ней ему тоже уже не следовало беспокоиться. Она наверняка лежала полуживая на дне лодки, она в любом случае должна искалечиться до смерти и утонуть в ужасном водопаде.

Шансы найти тела в этой большой реке, на отдаленной территории, были довольно низкими. Но даже если бы их нашли, если бы власти провели масштабный поиск и обнаружили огнестрельные ранения, он мог бы сказать, что эти парни напали на их лагерь, похитили ее, и тогда он устроил им засаду. Это была борьба за выживание, самооборона, он пытался спасти ее.

Джек снова прокрутил в голове сценарий того, как Пьер застрелит двух мужчин из Техаса, думая, что это они с Винном. Затем Пьер соберет свой лагерь, испытывая облегчение от того, что все наконец закончилось, весь его грандиозный долбанный провал, и пойдет излагать свою лживую версию событий прямо к старейшинам деревни.

Таков был план Джека. Поэтому он украл их лодку. Поэтому Винн был мертв. Всех, кого он любил больше всего, он убил. Тем или иным способом. Его собственное высокомерие убило их. Его неизбывное высокомерие.

* * *

Тем не менее, ему придется выждать день, чтобы все разыгралось, как надо. Ждать здесь, выше по течению, наедине с женщиной, которая явно умирала, и с телом его лучшего друга.

Глава двадцать вторая

Он не стал ждать ни дня. Она умирала, и он не мог просто сидеть и смотреть на это. В полдень, по его расчетам, он отчалил.

Джек греб. Он берег мотор, заряд аккумулятора для ветра, который, как он знал, должен будет дуть вверх по течению. Он плыл мимо зеленых лесов, лесов с птицами. С толстым зимородком, слетевшим с ветки и порхающим вдоль кромки реки, от окуня к окуню. С одиноким ястребом. Он наблюдал за женщиной, свернувшейся калачиком под одеялом, возможно, спящей. Слишком бледна, дыхание неглубокое – он наблюдал за тем, как ее затылок слегка приподнимается при вдохе, и когда он не видел этого, он говорил вслух:

– Пожалуйста, пожалуйста, дыши. Дыши…

Он греб усерднее, чем когда-либо в своей жизни. Он не смотрел на кудри своего друга, развевающиеся на ветру, почти рыжие кудри, такие же живые и легкие в потоках воздуха, как в любой другой день. На голову Винна, на щеку Винна, покоящуюся на его руке. Джек уложил его на носу лодки так, будто он спал.

Едва ли он замечал проплывающие мимо леса, галечные отмели, крутые берега… он греб. Его кисти онемели. И его разум тоже. Его мысли путались, и казалось, что он гребет вслепую.

* * *

В день службы по своей матери Джек проснулся с первыми лучами солнца и в тумане пробуждения вспомнил, что должен уйти. Он оделся и поспешил прочь из бревенчатого дома. Июньское утро с туманом, стелющимся по высокой траве сенокосных полей, которые ждали первой жатвы. Он чувствовал сладкий запах травы. Над невысоким холмом, заросшим можжевельником, он мог видеть на северо-востоке снежные шапки хребта Нэверсаммерс, плавающие в лучах первого солнца. Он обернулся. Сарай на другой стороне двора был украшен пучками сосновых веток и рогоза, букеты сухих полевых цветов были прибиты к раме вокруг большой двери. Многие соседи приходили накануне и приносили венки ручной работы из ели и пихты, охапки всех цветов, какие только можно было найти в округе, и которые уже распустились.

Он не мог смотреть на них. Он прошел через сарай. Подметенный бетон, пустые стойла, запах лошадей. Минди, кобылы его матери, там не было. Он прошел через заднюю дверь и выбрался наружу, перелез через ограду на пастбище. Лошади разбрелись, низко опустив головы. Туман создавал такое впечатление, будто они пасутся в бледной воде.

Она была внизу, в конце поля, где пастбище переходило в заросли ивы на берегах Фрейзера. Покрытая густой росой трава намочила его штанины до колен. Когда он подошел ближе, то услышал, как ширококостная четвертая лошадь рвет скошенную траву, услышал ее фырканье, а затем почувствовал ее запах. Она была цвета седла, мокрого от дождя.

Когда он подошел к ней, она подняла голову и обернулась. Он сказал: «Эй, девочка, привет». Он положил руку ей на шею, она ткнулась носом в его щеку, и ее горячее дыхание проникло за воротник его рубашки. Ее правая передняя нога была обмотана бинтом. Когда она шагнула к нему, то пошатнулась, заметно прихрамывая. Он прислонился лбом к основанию ее шеи, и она осталась неподвижной. Он позволил своей руке легко пройтись по ее ребрам, которые, по словам ветеринара, были сломаны. Она не дрогнула. Она была любимой лошадью его матери. Она позволила мальчику прислониться к ней.

Джек стоял рядом с ней. Он не издавал ни звука. Он наклонился к ней ближе и глубоко вдохнул. Последнее, чего касалась его мать. Прямо перед тем, как ее поглотила грохочущая вода. Она пребывала со всеми в мире. Напевала вместе с отцом, когда он пел. Так он об этом думал. Была здесь. Теперь ее здесь не было. Он бы с радостью отдал свою собственную жизнь, чтобы еще раз услышать, как она поет ему. Он изо всех сил уткнулся мордой в бок кобылы и позволил себе забыться. Он крепко обнимал кобылу за шею. Он не шевелился.

Через некоторое время Минди внезапно повернулась и потревожила его, и он увидел своего отца, идущего по залитому солнцем пастбищу.

На нем