Милитариум. Мир на грани (сборник) - Андрей Марченко

Легли они всей командой раньше, чем в полку сыграли отбой. Да и отбоя, собственно, сегодня не играли, пошли на воинскую хитрость, от которой всем охотникам пришлось затыкать уши матерчатыми затычками. Оружие – револьверы и ножи, было проверено и готово, саперы изготовили плот, на котором предстояло переправиться через реку. Но прежде чем экспедиция состоялась, прапорщик Славин увидел еще один сон. Теперь совершенно странный. В нем никто никого не убивал, не стреляли какие-то неизвестные пушки, не приходилось вскакивать ото сна с колотящимся сердцем. Но вместе с тем сон был недобрым, темным. Перед Славиным проходили рота за ротой какие-то совсем иные солдаты. В странной форме, со странным оружием, в стальных зеленых касках. На касках красовались звезды, в глазах застыли усталость и тоска. Потом их сменяли солдаты прошлого времени, в высоких киверах, с большущими кокардами, гремя амуницией и длиннющими кремниевыми ружьями. Славин чувствовал, как мимо и сквозь него проходят иные эпохи. Полки императрицы Анны Иоанновны, воевавшие Хотин у турок, полки Минина и Пожарского, отбросившие польскую рать, полки из будущего, полки из прошлого. Сколько тут, в Галиции, да и не только в ней, прошло русского войска – не счесть.

Когда Славин проснулся, разбуженный аккуратным встряхиванием за плечо, в памяти его вертелся образ нескончаемой вереницы солдат, что тянулась, будто река времени по этим дремучим местам, кровью и потом создавая будущие западные границы империи.

– Пора! – сказал казачий урядник, старший среди пластунов.

И они пошли.

Рассказать обо всем, что происходит в охотницком поиске, – невозможно. Это как по минутам описывать каждое действо, каждую мысль и каждый страх охотников. Добираясь до вершины, они постоянно опасались быть замеченными вражескими наблюдателями. Чтобы как-то помочь им, командир полка пошел на хитрость – была придумана обманная штука, будто бы в расположении празднуют что-то радостное, торжественное, это позволило охотникам незаметно переправиться на другой берег. Разгульное действо продолжалось с ночи до утра, играла музыка, полковой трубач не жалел легких, барабанщики – рук, а две дюжины солдат выводили во всю мощь разными голосами песню заамурцев: «Грянем, да так, чтобы сопки проснулися, враг задрожал на биваке своем!»

Хор был слышен и звучен. Эхо разносило слова песни на несколько верст по каньону. Тем надеялись усыпить бдительность врага. Затем охотники взобрались наверх, потом спустились с пригорка и оказались на большом травяном поле, ровном, гладком, будто стол. Ни холмика, ни кочки, как невесело сказал урядник. Если где-то за их спинами, на склоне и остались наблюдатели, то они себя никак не проявили, и теперь опасность крылась в другом, – как одолеть предполье, оставшись незамеченным? Было решено передвигаться ползком, а так как солнце уже вставало над Галицией, приходилось брать в расчет, что австрийцы произвели подъем флага и теперь вершили утреннюю молитву. Охотникам повезло, они наткнулись на вражеский секрет, который должен был засечь их на подходе к армейским позициям, но все участники секрета – трое рядовых, один унтер и офицер-лейтенант, самым бессовестным образом спали. Чтобы избежать лишнего шума, вначале им всем воткнули в рот по кляпу. А затем, когда незадачливые дозорные пришли в себя, было предложено добровольно направиться в расположение русского полка, не производя шума. Один из пластунов так выразительно при этом поигрывал широким ножом, что все пятеро сразу же согласились.

Австрийцы по-прежнему были сильны, но поражение в Галицийской битве их сильно обескуражило и заставило поверить в силу российской армии и в ее способность побеждать. С лейтенанта Славин взял слово офицера, что тот не станет кричать и звать на помощь, когда ему вытащат кляп, тот с неохотой согласился, и на обратном пути прапорщик успел его допросить о странной артиллерийской батарее. То, что рассказал австриец, совершенно не внесло никакой ясности. Он сообщил, что артиллерийские парки находятся позади основных позиций войск, которые приготовились к обороне, и расположены сразу за предпольем. По замыслу командования, в случае, если русским придет в голову форсировать Днестр и карабкаться кверху, не имея возможности быстро доставить сюда же свою артиллерию, основное сражение должно произойти именно на том самом поле, где и был пленен вражеский секрет. Лейтенант признал, что на склонах каньона со стороны австрийцев есть некоторое количество наблюдательных постов, но ни о каких артиллерийских корректировщиках он не слышал, а главное, не слышал, чтобы стреляли пушки, стоящие за траншеями на закрытых позициях. Хотя ему известно, что в начале сентября, в активной фазе битвы, перед взгорком располагались несколько артбатарей, которые должны были сдерживать наступательный порыв русских, прикрывая отход своих войск за Днестр. Потом батареи были сняты, а одна из них оказалась полностью разгромлена огнем русских гаубиц.

– Где стояли ваши батареи?

– Там, там и там, – указал рукой офицер, – а та, что разбили полностью, – вот там, в низинке. Только…

– Что – только? Говорите уже, лейтенант.

Расположение уничтоженной батареи полностью совпадало с местом, которое Невестин указал как самое вероятное для произведения тайных обстрелов.

– Только нам запретили туда ходить, сказали – какие-то новые химические снаряды, и очень опасно. А армейский капеллан почему-то не торопится с заупокойной службой.

– Ну-ка, хлопцы, вы пока спускайтесь, а я сползаю, гляну, что там с батареей. Если услышите стрельбу – меня не ждите, и когда в другой раз пойдете, тогда и загляньте в низинку.

Славин отделился от отряда и пополз в сторону. День набирал солнечную силу, но роса выпала обильной и не успела высохнуть, отчего прапорщик весь измазался травяной зеленью.

Когда до низины оставалось не более десяти саженей, Славину будто бы послышалась немецкая речь в несколько голосов, но странным образом разобрать, о чем они говорили, было совершенно невозможно.

– Так бывает только во снах, – отчего-то подумалось прапорщику.

Затем, вжавшись в пахнущую разнотравьем землю, обкалываясь часто растущим здесь чертополохом, он подполз к едва приметному брустверу. Голоса стали чуть громче, но вместе с тем – еще более неразборчивыми. И трижды повторился странный смех. Он мог звучать именно так, если бы смеющийся находился за сотню шагов и будто парил над поляной, Славин даже вскинул взгляд к небу, где ползли ленивые, безучастные ко всем людским страстям облака.

Но вот осталась последняя сажень. Прапорщик, приготовив к стрельбе наган, осторожно заглянул за бруствер. И обомлел от жуткого зрелища, что представилось ему во впадинке.

Позиция была прикрыта сетью со вплетенными ветвями и листьями, отчего ее невозможно было заметить с аэроплана. Там, опираясь один на другого и на земляные насыпи, вокруг разбитых орудий полусидели, полулежали мертвые артиллеристы. Один, второй, третий, четвертый, пятый… Славин поначалу не смог воспринять картину как что-то реальное, ему почудилось, будто это такой особый маскарад, и что среди мертвых скрываются настоящие пушкари, готовые снова произвести выстрел по сигналу невидимого корректировщика. Но живых тут не было. Время и падальщики сделали свое дело, картина смерти ужасала, полуразложившиеся трупы смердели, странно, что раньше никто не заметил этого запаха, ведь он разносился на большое расстояние. Седьмой, восьмой, десятый, – считал и считал Славин. Три орудия. Три расчета по четыре человека, всего двенадцать. Полуистлевшая форма, лохмотья, колышущиеся на ветру, – казалось, будто мертвые шевелились. Окоченевшие руки подносчика мертвой хваткой вцепились в снаряд, офицер склонился над картой огня, стрелок положил руку на затвор… Славину даже почудилось, будто он слышит потрескивание спускового механизма, готового ударить по капсюлю и отправить гранату в полет к другому берегу, хотя ствол орудия перекорежило разрывом, и он съехал набок. Ветер, протиснувшись под маскировочную сеть, пролетая над пушечными лафетами, словно играл с мертвецами, трогал их за погоны, за пуговицы, не пугаясь жутких посиневших провалов глазниц. Ветер издавал звуки, схожие с речью, потому что его резало острыми углами зарядных ящиков и краями стреляных гильз. Мертвый мутный глаз командира, казалось, уставился прямо на Славина, будто вопрошая, а что ты тут делаешь, на моей позиции? Славин содрогнулся – на него взглянула сама вечность, обрисовав всю тщетность бытия и скоротечность жизни. Осторожно, боясь потревожить чуткое забвение непогребенных тел, прапорщик пополз обратно.

Отряд он догонял в великом смятении, стряхивая сковавшую тело оторопь. Пластуны уже готовили плот, но не решались отправиться обратно, не дождавшись прапорщика, и потому все обрадовались, когда Славин выкатился из прибрежных кустов на узкую каменистую полоску берега.