Милитариум. Мир на грани (сборник) - Андрей Марченко

– Глупости, Игнатий Константинович! Вы в своем уме, – весело фыркнув, успокоил собеседник. – С вашим душевным здоровьем всё в полном порядке, можете мне поверить. Просто я действительно располагаю средствами, еще неизвестными местной науке. Почти мистическими.

– Так, значит, вы призрак… – Игнатий облизал губы. Сердце грохотало где-то под горлом.

– К нечистой силе я тоже не имею никакого отношения, – гость улыбнулся широко и успокаивающе. – Хотите, докажу?

Он повернулся и перекрестился на образа. Покосился на Игнатия:

– «Отче наш» читать или так поверите?

– Да кто же вы такой? – Игнатий не узнал собственного голоса – сдавленный, сиплый, испуганный.

– Чеслав Сэмюэль Воля-Волянецкий, – собеседник четко, по-офицерски, дернул подбородком. – По национальности – русский, хотя в роду были и поляки, и румыны, и даже американцы. Кстати, полтора века назад в Восточной Польше земельные угодья моих сородичей Волянецких граничили с поместьем ваших предков Циолковских. Говорят, мой прадед был даже влюблен в вашу прабабушку, но Беата, в конце концов, предпочла пойти под венец с другим…

Игнатий почувствовал дрожь во всем теле. Ноги сделались какими-то ватными.

– Ну а по профессии я – миростроитель…

– Миростроитель, – губы Игнатия задвигались, словно сами собой. В голове заклубился туман. – Не понятно… Чем же вы занимаетесь?

– Давайте-ка присядем, Игнатий Константинович, – Волянецкий шагнул к столу, ногой пододвинул деревянный стул и уселся, положив нога на ногу.

Игнатий молча двинулся следом и опустился на табурет напротив гостя.

Как-то сразу полегчало. В голове прояснилось, хотя сердце всё еще колотило в грудь тревожным колоколом.

– Миростроители строят миры. Целые вселенные самых разных миров, – сказал Волянецкий, расслабленно откинувшись на спинку стула. Рассохшаяся спинка протяжно заскрипела. – Если представить ваш мир как огромное дерево, то мы всего лишь отделяем от его ствола отдельную веточку и постепенно растим из нее полноценную ветвь. То есть строим еще один мир, параллельный вашему в многомерном континууме. И так множество раз.

– Угу, – Игнатий смотрел на гостя остекленевшим взглядом. – Ствол и веточка, значит…

– Сейчас вы, конечно, слишком возбуждены, чтобы полностью понять и принять то, что я говорю, – Чеслав Сэмюэль вздохнул. – Но потом разберетесь. Вы же в университете штудируете математику и механику, не так ли?

– Так, – Игнатий кивнул почти машинально. – Ствол и веточка… Мы, стало быть, сейчас в веточке?

– В одной из веточек. Потом, когда-нибудь в будущем, множество ветвей составят крону. Представьте себе Вселенную, в которой имеется огромное звездное скопление – десятки или даже сотни тысяч Солнц, а около них – Земли, населенные людьми. Человеческий мир, но из разных, отличающихся друг от друга по пройденному историческому пути и культуре планет.

– Красивая мечта, – прошептал Игнатий. – Фееричная…

– Пока мечта, – согласился Волянецкий. – Но мы для того и строим миры, чтобы она стала явью.

Он окинул Игнатия взглядом, словно еще раз присматриваясь к собеседнику – цепко, внимательно и оценивающе.

– Не буду скрывать, у нас есть виды и на вас, Игнатий Константинович. Вам предстоит немало сделать вот в этой самой вашей веточке…

– Вот как? – Брови Игнатия поползли на лоб. – И что же я должен, по-вашему, совершить?

– Давайте-ка вы положите оружие на стол, – Чеслав Сэмюэль кивнул на наган, который Игнатий по-прежнему вертел в руках. – Ваш пистоль сейчас хоть и совершенно безвреден, но всё равно неприятно, когда вы машинально направляете его мне в живот и дергаете пальчиком около спусковой скобы. Рефлексы, знаете ли…

Игнатий покорно положил наган на стол, пальцами отодвинул в сторону свечки.

– Ну, вот и ладненько, – удовлетворенно кивнул Волянецкий и продолжил: – А виды на вас простенькие. Хотелось бы, чтобы вы окончили курс обучения в университете и, сделавшись инженером и математиком, продолжили дело вашего батюшки – Константина Эдуардовича Циолковского, гения российской науки.

– Тут какая-то ошибка, – Игнатий тряхнул кудрями. – Недоразумение… Мой отец – обычный учитель в гимназии. Преподает основы физики, математику и чуть-чуть астрономию. В Калуге всё общество считает его человеком чудаковатым, если не сказать больше – блаженным.

– Ваш отец – не городской сумасшедший, Игнатий Константинович, – покачал головой Волянецкий. – В этом году он издаст книгу, которая навсегда впишет его имя в мировую историю как основателя нового направления в науке и технике. Космонавтика – так лет через тридцать-сорок назовут то, что сейчас именуется междупланетными сообщениями.

– Жюль Верн, «Из пушки на Луну». Я читал.

– Не из пушки, – возразил Чеслав Сэмюэль. – Книга вашего батюшки будет называться «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Реактивные приборы – это ракеты. Ракеты, похожие на те, которые сейчас используют для фейерверков и шутовства, и совсем иные, другой конструкции, на жидких топливах.

Гость помолчал и продолжил:

– Хорошо было, если бы вы пошли по стопам Константина Эдуардовича. Его идеи – ваша реализация. В будущем такая цепь развития событий должна придать вашему миру особый колорит и содержание.

– В будущем… – задумчиво произнес Игнатий. Он уже успокоился, хотя в то, что сейчас говорил пришелец, верилось с трудом. – А вы, значит, знаете, каким будет будущее? Ну да, конечно, вы же сами его строите… Погодите, но если вы строите множество миров из одного исходного ствола, то, наверное, можете перемещаться и во времени? Можете попадать в прошлое и менять его… И значит, вы можете…

Он запнулся, уставился на Волянецкого округлившимися глазами.

– Не могу, – сказал Чеслав Сэмюэль бесцветным голосом. – Я не могу отправиться в прошлое в этой временной ветви и остановить бомбиста Василия Кириллова, который покушался на жизнь губернатора. И не могу уберечь вашу невесту Екатерину Сергеевну от взрывной волны и разящих осколков… Точнее так: я могу переместиться во времени и проделать всё это, но это будет уже другая ветвь пространственного «дерева». А ваше настоящее останется прежним.

– Значит, помочь мне никто не в силах, – сухо констатировал Игнатий. – Ни вы, миростроитель, ни сам Господь… Вот поэтому мне нечего делать на этой ветке вашего дерева. Пусть у батюшки будут другие продолжатели его славных дел.

– Вы говорите так потому, что живете своим горем, – сказал Волянецкий. – Наверно, это действительно выглядит мужественно и красиво: умереть ради любви.

– Вы иронизируете! – Игнатий возмущенно выдохнул. – Не смейте!

– Нисколько не иронизирую, – Чеслав Сэмюэль чуть подался вперед, заглядывая собеседнику в глаза. – Но умереть из-за любви – это очень уж просто. Собрался с духом, приставил дуло к виску, дернул пальцем спусковую скобу – и всё. Решил всё одним махом. А воссоединишься ли с любимой в иных мирах – это уж бог весть… Игнатий Константинович, а если всё-таки попытаться иначе: жить ради любви?

Он помолчал, разглядывая лицо собеседника, потом продолжил:

– Что, если попробовать жить так, чтобы каждый свой шаг, любое дело, все свершения посвящать любви – вашей Екатерине Сергеевне?

– Звучит патетично. «Жить во имя любви»…Красивая фраза, – Циолковский криво усмехнулся. В глазах защипало. – Вы всех своих марионеток на ветвях времени вот так наставляете, да?

Тень обиды скользнула по лицу Волянецкого.

– Не всех, – произнес он, поджав губы. – Обычно всё намного проще: мы во сне ретранслируем в человеческую психику всё то, что хотим донести до конкретного субъекта, который нас интересует. Обычно эти трансляции – простая калька событий из ранее построенных миров. Разумеется, с некоторыми корректировками по содержанию, – чтобы внушение подействовало именно так, а не иначе.

– Ловко! Вы двигаете нас, живущих на ветвях времени, как шахматные фигуры! Как оловянных солдатиков, расставленных на столе!

– Не совсем так, – Волянецкий по-прежнему пытливо смотрел в лицо собеседника, чуть наклонив голову влево и прищурив глаза. – За субъектом внушения всё равно остается свобода выбора. Наши «ночные картинки» – всего лишь рекомендация, яркое описание одного из возможных способов действий. А далее человек волен выбирать свой жизненный путь сам.

– Значит, всё-таки выбор есть, – Игнатий чуть смягчился, опустил голову.

– Кроме того, такие внушения применяются чрезвычайно редко, только в кризисных жизненных ситуациях, – продолжил Чеслав Сэмюэль. – Мы ценим право человека быть самим собой.

– Но ко мне вы решили явиться лично, – Циолковский снова поднял взгляд на гостя. – Почему?