Милитариум. Мир на грани (сборник) - Андрей Марченко

– Это вне всяких сомнений. Не исключено, что мое задание и ваша головная боль – одного и того же свойства.

– Откуда вам известно, о чем у нас тут голова болит?

– Говорю же – я из пограничной стражи. Сводки, реляции всякие читаю, сопоставляю, думаю…

– Ладно. Вы тут знакомьтесь пока, а я пойду, вздремну. К вечеру командир вернется, тогда всё обсудим.

Подполковник удалился, а перед прапорщиком возникла тарелка дымящегося венгерского гуляша, обильно присыпанного растертым любистком. Густой красный соус выдавал неумолимую острую суть блюда. Перца и других приправ повара не пожалели. Как известно, всё острое кровь разгоняет.

Вокруг собрались офицеры, – подпоручик Ку-ку, Мадам, звавшийся на самом деле Ильчевым Денисом, штабс-капитан Красноруцкий, поручик Стрельцов, ведавший бумажной частью штаба полка, и другой поручик – Невестин, из артиллеристов, относящийся к сорок восьмой артиллерийской бригаде. Вина подали ровно кувшин. Всем по чарке, а в продолжение пошел крепкий чай.

– Вино – для здоровья, чай – для службы! – подмигнул Ильчев. – У нас без излишеств.

Тихо-тихо, а потом…

Вот из-за этого «потом» и оказался Виктор Славин в лесной глуши днестровского каньона.

За время активных действий в период проведения Галицийской битвы полк потерял ровно такое же количество бойцов, что и в последующую после окончания операции неделю. Потери во время боя ясны. Бой без потерь не бывает. Но вот потери в неделю затишья…

Картина складывалась следующая. Солдаты сорок восьмого полка становились жертвами неожиданных артиллерийских налетов, происходивших всегда внезапно и всегда – безошибочно. Залп невидимой батареи накрывал места скопления бойцов, ни разу не случилось так, чтобы враг обстрелял какой-то несущественный, свободный от войск квадрат. Это могло означать лишь одно – корректировку огня.

– Смотри, – Ильчев указал на противоположный берег, над которым нависал круглый поросший лесами косогор, – где-то там, за вершинкой, их гаубичная батарея. Уже и аэропланы летали, и лазутчиков отправляли, а всё никак не можем засечь, откуда бьют. Пятого дня, в соседнем леске, вторая рота собралась байки травить и пить чай. Ударили, что ураган налетел, восемь человек мертвыми, да восемь раненых, командир поклялся, что даст пять сотен тому, кто батарею разыщет.

– Как такое могло быть? Может, наблюдатель с другого берега?

– Может, и наблюдатель. Только по берегу наших секретов полно. А лес такой, что просто с горы не спуститься. Должны заметить.

– Ну а если не спускаться? Если на самой верхушке наблюдательный пункт, с оптикой, с дальномерами, с полевым телеграфом? Пронаблюдали, скорректировали, из гаубиц ахнули?

– Может, и пункт. Только опять же – аэропланы летали, лазутчики несколько раз ходили. Искали тайные лазы или след от наблюдательного пункта. И ничего. Но главное не в этом. Мы проверяли – ни с той стороны, ни с самой верхушки ни зги тут не видно. Видишь, какая листва всюду? Разглядеть, что да как, да сколько человек, да где сидят – никакой возможности.

– Вот и в штабе говорят – чертовщина сплошная. Будто кто-то им подсказывает. Потому меня и отправили.

Славин взглянул в сторону реки и понял, что сквозь плотную ивовую завесь да с большого расстояния – Днестр тут шириной в две-три сотни саженей, а то и более, – ничего не углядеть. А значит… А что это всё значит?

В голове носились факты и фактики, укладываясь для пристального разглядывания и упорядочивания на мысленно нарисованный стол с зеленым сукном, на манер бильярдного. Командир полка. Пообещал крупную сумму. Проверить – настолько ли состоятелен. При каких обстоятельствах погибли бойцы второй роты? Кто находился из офицеров при обстреле? Кто был до обстрела и ушел? Кто первым покинул расположение роты, кто куда бежал, как ложились снаряды… Авиаторы. Кто летал? Одни и те же или всегда разные? Каково подлетное время? Могла ли артиллерия врага сменить дислокацию за это время? Лазутчики. Кто ходил, когда, куда, что обнаружил, как возвращался… Если охотникам объявили награду, могли вполне без всякой системы на авось в поиск ходить, а это ерунда, так ничего не найти…

Вопросы, вопросы, вопросы. Стол, нарисованный в сознании, всё заполнялся и заполнялся всякими заметками, сносками, подчеркиванием важных фраз. Пусть версий будет сотня, из которых больше половины – ерундовые, главное, чтобы затесалась и та единственно верная, которую ему предстоит найти.

И вдруг всё изменилось. Как будто сознание куда-то заспешило. Старая ива баюкала, красуясь зелеными косами, офицеры пили чай, бросая взгляды на контрразведчика, солдат-раздатчик поинтересовался, будет ли господин прапорщик еще гуляша, и Славин, только-только распробовавший это блюдо и испытавший к нему приязнь, вдруг понял, что ни за что не может попросить добавки. Но отчего так? Что за смутная тревога внутри? Что за состояние?

Он попытался вызвать обратно видение стола, такое привычное, что не раз позволяло разобрать по полочкам всё-всё-всё, но вместо этого возникли отчетливые пальцы, ухватившие перо, и, роняя жирные чернильные кляксы, написали прямо поверх всегда девственно-чистого зеленого сукна одно корявое слово.

Беги!

– Господа, – словно сквозь туман услышал он собственный голос, – тут, кажется, становится слишком людно. Не повторить бы нам то, что уже происходило…

– Что? Что вы… – начал кто-то удивленно.

Но в следующую секунду вдали послышался какой-то звук лопающихся шутих. Плотный, почти скомороший звук. Пых-пых-пых. Затем пауза, а затем снова, – пых, пых, пых. И странным образом среди дневного спокойствия и бездвижья раздался комариный писк.

– Ветер, что ли? Или… О господи! – прошептал Ильчев, глаза которого стали схожи с большущими пуговицами.

– Брысь с поляны! – заорал артиллерийский поручик и добавил, еще более повышая голос: – Быстрее, в бога душу мать! Сейчас накроет!

Все сорвались с мест и ринулись кто куда, лишь Славин вслушивался в комариное пение, которое усиливалось, становилось отчетливей. Время растянулось, стало гуттаперчевым, он наверняка бы так и остался сидеть, если бы не чья-то жесткая рука, ухватившая за шиворот и потащившая в сторону, под упавший древесный ствол. Ноги сопротивлялись, и сам он недоумевал, отчего нужно бежать, падать лицом в сухие листья, в перегной, в муравейник. А потом его качнуло огромной горячей волной. Раз-два-три, раз-два-три, словно закружило в вальсе вместе с листьями, с землей, с обломками кухонного стола и вырванными с корнями деревьями. Рядом пролетала чья-то фуражка, и небо оказалось вначале снизу, затем сбоку, и только потом вернулось на место. В ушах звенело, голова, словно дыня соком, наливалась изнутри болью. А затем он увидел собственные ладони – в крови, и перед глазами плясали красные пятна. Всё произошло быстро, налет уложился всего в минуту, но эта минута показалась кусочком вечности, в которой он едва-едва не остался.

– А, контузило, это ерунда! – бравадой прикрывая бледность лица, подошел Ильчев, отряхивая с брюк щепки и грязь.

– Вы как, прапорщик? – Совсем рядом двоился штабс-капитан, казавшийся седым волшебником оттого, что рядом приземлился разорванный мешок с мукой.

По всему выходило, именно штабс-капитан спас Славина, утащив в укрытие.

– Нормально. Только всё дрожит и в ушах шум. А еще вот, – он протянул перед собой ладонь, показывая кровь.

Подошедший Ильчев внимательно оглядел его, затем втянул воздух носом и расхохотался.

– Добавку принесло! Прямо в руки!

Метрах в двух нашелся чугунный казанок, из которого расплескало подливу к гуляшу, часть которой попала Славину на руки и на живот. Вслед за Ильчевым засмеялся штабс-капитан, потом сам Славин. Через минуту все собравшиеся на поляне люди хохотали, не пытаясь сдерживать судорожный смех, рвущийся откуда-то изнутри.

– Гуляш! – визжал по-детски Ильчев. – Мамочка, держите меня! Это гуляш!

Что в переводе означало только одно – мы живы. Любой смех на войне переводится именно так.

Повар с помощниками подбирали раскиданный взрывной волной инвентарь. От столовой осталась одна лавка, остальная импровизированная мебель была разбита.

И только артиллерийский поручик не смеялся со всеми, он внимательно оглядывал стволы деревьев, сходил влево, затем вправо с поляны, поковырял ножичком иву. А после счастливо выдохнул:

– Пронесло. Если бы на несколько шагов ближе и если бы не деревца, лежать нам всем и слушать «со святыми упокойтесь…» в могилках. Чуть-чуть комендоры прицел бы другой взяли – хана!

– Ну, что, с крещением вас, господин контрразведчик, теперь на своей шкуре прочувствовали, какие дела у нас творятся! – весело проговорил Красноруцкий.