Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Это тоже было похоже. И наконец, имя Шазей кое о чем говорило. Катрин вспомнила, как через несколько дней после сожжения Жанны д'Арк, она оказалась в разгаре жаркого лета с Сарой и Готье в осажденном чумой Шартре. Им помог выбраться один человек, указав на перегородившую реку решетку. Это был худой мальчик с лукавым видом, одетый в красное, которого звали Ансельм л'Арготье. Он им сказал:

— Я из Шазея, близ Сент-Обен-де-Буа, деревни в окрестностях…Возможно, это то самое место, чье имя носил вспыльчивый школяр?

Конечно, этот немой вопрос остался без ответа. Катрин казалось, что юноша собирается совершить величайшую глупость и что никто и ничто не может помешать ему пойти до конца.

Когда он спрыгнул со своего столба, рыча, как филистимлянин на приступе Газы и увлекая за собой горстку таких же изголодавшихся, как и он, студентов, Катрин решила последовать за ним. Тем более, что шли они в то же самое место.

Что касается буржуа, то они чинно разошлись по домам, устало и раздраженно пожимая плечами, недовольные тем, что им пришлось слушать столь бессмысленные слова…

Дождь постепенно перестал. Только с листьев деревьев и с крыш продолжало капать.

Молодой Готье вел свое войско быстрым военным шагом, и лошади путешественников могли спокойно следовать за ними. Обогнать идущих было невозможно, так как, взявшись за руки, они развернулись во всю ширину улицы. Дорогой они выкрикивали воинственные кличи, правда, утратившие некоторую актуальность:

«Да здравствует Бургундия! Смерть Арманьяку!»

Это не производило большого эффекта на мирных жителей, отправлявшихся в Сен-Бенуа — ле — Бетурне на Большую мессу. Они смотрели на эту оборванную и неотесанную компанию с презрительным недоверием и легким беспокойством, с каким смотрят на сумасшедших, не будучи уверены в том, что они не станут с минуты на минуту опасными. На всякий случай прохожие крестились и спешили поскорее добраться до спасительного входа в церковь.

Школяры взошли на Малый Мост и перешли на Сите. На подступах к Дворцу возмутители спокойствия неожиданно столкнулись нос к носу с подразделением дозорных ручников, которые возвращались в Малый Шатле (Пти-Шатле) с восхитительной брюнеткой.

Она гордо шла, подняв голову, со связанными за спиной руками, с рассыпавшимися по плечам волосами, не делая ни малейшего движения, чтобы прикрыть свою вызывающе обнаженную грудь, видневшуюся из широкого декольте легкого разорванного ярко-красного платья. Напротив, улыбаясь всем встречным мужчинам, она отпускала шутки, способные заставить покраснеть последнего бродягу, и бросила на них бесстыдный и кокетливый взгляд. Ее вид довел неистовство студентов до высшего предела.

— Марион! — взревел Готье де Шазей. — Кумир Марион! Что ты такое сделала?

— Ничего, мой птенчик, ничего, кроме того, что облегчила страдание человечества. Толстуха галантерейщица с рынка Невинных застукала меня в кладовой со своим сыном, весьма бойким малым пятнадцати лет, которому очень мешала его девственность и который попросил меня, конечно, очень вежливо, его от нее избавить. Это такие вещи, от которых не отказываются, особенно в такой неурожайный год, но старуха крикнула стражу…

Один из лучников ударил девицу, да так сильно, что у нее перехватило дыхание, и она согнулась от боли.

— Пошла, бесстыдница! Или… Он не успел докончить свою угрозу. Молодой Шазей поднял руку и бросился на солдат с выкриком:

— Вперед, ребята! Покажем этим невежам, что ученики Наваррского коллежа не дают в обиду своих друзей.

В одну секунду завязалась драка. Лучники имели при себе оружие, которым, правда, почти не могли пользоваться в рукопашной драке, и были одеты в кожаные куртки со стальными пластинками; но студентами двигала ярость, и дрались они отчаянно.

Тем не менее бой был слишком неравным. Вскоре земля была усеяна полдюжиной полуживых школяров с окровавленными носами и рассеченными бровями. Другие обратились в бегство, и, когда восстановилось спокойствие, Катрин, следившая за сражением больше с веселым любопытством, нежели с боязнью, заметила, что узница исчезла во время стычки, но зато ее место занял молодой Готье. Сдерживаемый двумя солдатами, он выкрикивал обвинения и ругательства, ссылаясь на университетские вольности, в то время как третий солдат его связывал.

— Я буду жаловаться! — рычал Готье. — Наш ректор будет протестовать, и монсеньор епископ встанет на мою защиту. Вы не имеете права…

— Известно, что школяры на все имеют право, — парировал сержант, командовавший отрядом. — Но только не нападать на стражу с целью освобождения пленницы. И я бы посоветовал твоему ректору держаться смирно, если он не хочет неприятностей. У мессира Филиппа де Тернана, нашего нового прево, тяжелая рука.

Имя поразило Катрин, так как это было бургундское имя. Раньше в Дижоне или Бурже она часто встречала сира де Тернана, который был одним из близких друзей герцога Филиппа. Он действительно был беспощаден. Но это был человек незаурядной доблести и честности. И вот теперь прево Парижа? Парижа, освобожденного людьми короля Карла! Решительно все встало с ног на голову. Безжалостная гражданская война, в течение стольких лет сталкивавшая арманьяков и бургиньонов, наконец закончилась.

Думая, что, может быть, она смогла бы стать чем-нибудь полезной неугомонному школяру, она приблизилась к сержанту, который выстраивал свой отряд.

— Что вы собираетесь делать с пленником, сержант? — спросила она.

Тот обернулся, посмотрел на нее, потом, по-видимому удовлетворенный осмотром, улыбнулся и пожал плечами:

— То, что делают обычно с ему подобными, когда они слишком шумят, мой юный дворянин: посадить прохладиться. Ничто так не остужает горячую голову. Камера, чистая вода и черный хлеб в подобных случаях творят чудеса.

— Вода и черный хлеб? Но он такой худой…

— Как и все мы! Мы несколько недель умирали с голоду, пока монсеньор коннетабль не вошел в Париж, но были еще студенты, которые ели еще меньше, за исключением дней, когда им удавалось украсть что-нибудь. Давай, иди! Черный хлеб все-таки лучше, чем совсем без хлеба! Эй, вы, остальные! Вперед!

Катрин не настаивала. Она смотрела, как нескладная фигура удаляется под сводом Малого Шатле, и пообещала себе помочь этому студенту при первой же возможности, что, поворачивая лошадь, она обнаружила, что Беранже, казалось, превратился в статую. Вытянувшись на своей лошади, он еще рассматривал вход в тюрьму, когда уже не на что было смотреть…

— Ну что, Беранже? Поехали… Он повернул голову, и она увидела его глаза, горящие как свечи.

— Мы не можем ничего для него сделать, — вздохнул он. — Студент в тюрьме! Ум, знание, светоч мира заперты в четырех недостойных стенах! Эта мысль невыносима.

Катрин подавила улыбку. Эти восклицания в соединении южным акцентом пажа звучали комично.

— Я не подозревала, — сказала она, — что вы относись к этим господам из университета с таким