Валентин Серов - Вера Смирнова-Ракитина

На первое время Врубель, так же как и Серов, устроился в мастерской.

Рождественские праздники 1889–1890 годов, как всегда, у Мамонтовых были очень веселыми и пышными. Но дети выросли, и забавы их не ограничивались уже детской елкой. Это уже были развлечения молодых, здоровых представителей романтической страны «Богемии».

У Мамонтовых очередной спектакль. Ставят две пьесы. Первую — «Саул», написанную Саввой Ивановичем в соавторстве с сыном Сергеем. Серов играет там царя Агага, а во второй — комедии Мамонтова-старшего «Коморра» — члена коморры Антонио Фиерамоска. Но, как всегда, больше всего возни с декорациями. Серов с Врубелем работают за всех. Счастье еще, что Врубель признан как актер бездарным и у него больше времени.

Наконец в один из праздничных вечеров кажется, что все развлечения исчерпаны. Завязывается спокойная беседа. Но не тут-то было. Антон решает развлекать друзей самостоятельно. Отобрав из присутствующих несколько человек, он удаляет их из зала. А сам в каком-то фантастическом одеянии прохаживается по наспех сооруженной эстраде. Он хозяин «зверинца» и представляет по очереди своих «зверей». Это его старая идея. Он давно утверждал, что каждый человек похож на какое-нибудь животное. Вот «каменный баран» — Врубель. Необычно зачесанные волосы, несколько легких штрихов грима, и зрители поражены: как это они не замечали удивительного сходства художника с этим животным?

— Северный олень. Совершенно ручной. Живет на севере. Сена не ест. — заявляет Серов, выводя на публику приятеля молодых Мамонтовых — Осипова.

Северный олень стоит уныло, глядя в хохочущий зал. И только когда Серов подносит ему к носу клочок сена, мрачно качает головой. В заключение показа своего «зверинца» сам Антон преобразился во льва. На четвереньках энергичными, упругими звериными прыжками, помахивая косматой головой, выскочил он на сцену, и весь дом огласился мощным, угрожающим, победоносным ревом царя зверей.

Как ни весело, как ни легко жилось при мамонтовском дворе, Серов понимал, что это последние дни его беспечной, юной жизни. Впереди — трудовая деятельность, в которой на такие бездумные развлечения едва ли хватит времени. Кроме того, он совсем не склонен до бесконечности ходить в «приближенных», в «опекаемых», в «покровительствуемых». Он уже почувствовал свою силу, свое мастерство, свои возможности. Это для него сейчас главное.

Серов понимал, что, пожалуй, на большую картину ему размахиваться рано, да и не чувствовал такой потребности, но совершенствоваться в портретной живописи — самое время. Вот это полностью отвечало его страстной творческой заинтересованности. Он давно уже замечал за собой, что больше всего его привлекает человек. Что может быть интереснее, как раскрыть, разгадать человека?! Он пристально всматривался в каждого. Он настойчиво искал в любом встречном не того, что обще всем, а особенного, остро индивидуального. Его не останавливали даже черты отрицательные. Он рад был бы встретить человека и разгадать в нем скупца, шулера, злодея, убийцу. Он возненавидел бы его, но, ненавидя, запечатлел бы этот образ на холсте со всеми его особенностями.

Эта погоня за раскрытием внутренней жизни, скрытой от глаз, за познанием характера иногда напоминала какую-то игру, которая и радовала, и ужасала, и забавляла.

С альбомом в руках, с этюдником и кистью он бродил по жизни и делал десятки набросков, рисунков, этюдов, портретов с тех, кто готов был ему позировать, а иногда даже зарисовывал потихоньку, тайно и бодрствующих и спящих. Все упорнее он искал основного — характера.

Он не возражал, чтобы жанр портрета стал на какое-то время основным в его творчестве, но на какое-то время. Он знал, что он художник, а не портретист только. И в дальнейшем он хотел попробовать свои силы во всем: в жанре, в исторических картинах, в иллюстрациях, в гравюре, в офорте…

А пока портрет и пейзаж, от которого нет сил отказаться.

На все эти мысли Серова наталкивала работа, которая ему предстояла, портрет, за который надо было приниматься. Он ходил вокруг объекта, приглядывался к нему, ловил ускользавшие от других жесты, повороты, взгляды. Как хотелось сделать этот портрет особенным, ни на какой другой не похожим!

На рождестве Савва Иванович познакомил Серова со знаменитым итальянским тенором Анджело Мазини, гастролировавшим в «Частной опере», и заказал его портрет. Вот о нем-то так много думал Антон.

Мазини нравился Серову и своей внешностью и своей несравнимой артистичностью. Это был исключительный певец, мастер, перед которым можно было преклоняться. Потому-то так трудно было решить, как его изображать, что выделить, что смягчить. И все же Серов нашел и позу и выражение, наиболее близкие к характеру артиста.

И действительно, портрет Мазини оказался несравненно интереснее и зрелее написанных ранее портретов певцов д'Андрадэ и Марии Ван Зандт. Лицо Мазини содержательно-самоуверенное и вместе с тем вдохновенное. Это не только любимец публики — это прежде всего художник-творец. Так и понял его Серов. О работе над портретом он писал жене в Домотканово, где она жила вместе с крошечной дочкой:

«Портрет идет, если не вышел, недурен, то есть похож и так вообще, немного сама живопись мне не особенно что-то, цвета не свободные. Всем нравится, начиная с самого Мазини, весьма милого в общежитии кавалера. Предупредителен и любезен на удивление, поднимает упавшие кисти (вроде Карла V и Тициана). Но что приятнее всего — это то, что он сидит аккуратно два часа самым старательным образом, и когда его спрашивают, откуда у него терпение, он заявляет: отчего же бы не посидеть, если портрет хорош, если б ничего не выходило, он прогнал бы меня уже давно (мило, мне нравится)».

А в следующем письме Валентин Александрович с радостью сообщает: «Ну-с, Мазини кончен, и очень недурно кончен. По моему мнению, и других также, это лучший из моих портретов. Чувствую, что сделал успехи: он цельнее, гармоничнее, нет карикатуры ни в формах, пропорциях, ни в тонах».

На Периодической выставке этого 1890 года в Москве Серов за портрет Мазини получил первую премию.

Начатая с д’Андрадэ серия артистических портретов Серова расширяется. Интеллект и артистическое нутро близки и дороги Валентину Александровичу. В лицах артистов, писателей, художников у него действительно никогда не будет «карикатуры». Но когда он принимается снова, в который уже раз, за портрет Саввы Ивановича Мамонтова, которого он сердечно любит, интеллект которого полностью признает, у него опять получается круглоголовый, пучеглазый потомок старых откупщиков, но никак не человек искусства. Куда же девается вся тонкость, весь вкус этого восторженного спутника и покровителя художников и артистов? Вернее, где они находятся? Как извлечь их наружу? Как показать душу Мамонтова?