Валентин Серов - Вера Смирнова-Ракитина

Валентин Александрович благоразумно не вмешивался. Вкладом с его стороны в дело увековечения памяти отца должен был быть портрет. А он что-то не получался!.. Молодые Серовы совсем было уже решили ехать в Москву, оставив портрет незаконченным. Но тут подвернулись заказы.

Надо было написать портрет Марии Григорьевны Грюнберг, приятельницы Серовых, и большой портрет знаменитого петербургского реформатского проповедника пастора Дальтона. От работы Серов еще не привык отказываться, тем более что оба портрета, каждый по-своему, заинтересовали его.

Написал он их грамотно, в хорошей, благородной манере, которая присуща ему с ранних лет, — оба они не принадлежат к большим удачам художника, хотя и понравились заказчикам.

Но вот беда: портрет Александра Николаевича не нравился никому. В этом все были единодушны. И друзья и, главное, высший авторитет — Репин, человек, хорошо знавший старшего Серова, хорошо его помнивший. Критика Ильи Ефимовича была действенная, дружеская. Никто более него не помогал Антону советом и делом. Именно Илья Ефимович разыскал в Петербурге старого своего знакомого актера Васильева, который поражал его всегда сходством с Александром Николаевичем. Он уговорил его позировать Антону. Он же, забежав как-то к молодым Серовым и посмотрев на условия, в которых работал Антон, заставил его перевезти портрет к нему в мастерскую и продолжать работу там.

И все же Илья Ефимович недоволен портретом Александра Николаевича. Не нравится ему, как он решается в цвете, не нравится плохая проработка белых цветов (свечи, афиши). Да и вообще не нравится ему вся эта затея. Писать по фотографиям — не Антоново дело. Он уверен, что все это выдумала Валентина Семеновна, женщина уважаемая, но эмоциональная и не всегда тактичная. Эти разговоры действуют на Антона расхолаживающе. Он оставляет портрет в мастерской Репина и уезжает с Ольгой Федоровной из Петербурга.

Лето в полном разгаре. После нескольких чудесных недель в Домотканове — Москва. А затем Валентин Александрович, рискнувший на солидный заем у друзей, отбывает с женой за границу. Цель их путешествия — Париж. Там международная выставка, и туда стремятся люди со всего света.

На выставке, кроме всяческих технических чудес, есть отдел искусства, он-то и привлекал к себе Серовых. Валентин Александрович писал другу своему Илье Семеновичу Остроухову: «Вместе с Лувром, которого я не знал, здесь в Париже оказалась такая тьма по художеству, что еле разберешься. На выставке рад был всей душой видеть Bastien le Page’а — хороший художник, пожалуй, единственный, оставшийся хорошо и с приятностью в памяти. Может быть, потому, что на нем удвоил свое внимание. Но какая масса хламу — удивительно; и насколько этот хлам иллюстрированный благообразнее, чем здесь на выставке».

Итак, над всем доминирует одно впечатление: «Бастьен Лепаж» — изменчивый, неверный Флажероль, выведенный в романе Золя «Творчество». Золя не поскупился на то, чтобы наделить его отрицательными качествами, иронически отнесся к его живописи, поправ его талант талантами других импрессионистов. Но в своей увлеченности Золя безоглядно субъективен. Бастьен Лепаж со своими попытками решить проблему реалистического изображения человека в пейзаже оказался гораздо более близок славянским художникам, чем, скажем, Сера, Базиль, Моризо.

Серов вместе со многими русскими художниками оставался преданным поклонником Бастьен Лепажа.

Из Парижа Серовы вернулись в Москву. Почти сразу же Валентин Александрович отвез жену в Домотканово под опеку старших родственниц, сам же поехал в Петербург «домучивать портрет».

Пока что у молодого художника за душой только небольшое, хотя и доброе имя. Правда, его сильно укрепила VIII Периодическая выставка прошлого года и благожелательные отзывы в прессе, но все это в основном — будущее. В настоящем — пустой карман, обещающая увеличиться семья и необходимость работать, работать.

В Петербурге Серов много времени проводил в мастерской Репина, пытаясь довести свою изрядно надоевшую ему работу до такого состояния, чтобы ее можно было показать на очередной передвижной выставке.

В это время Илья Ефимович писал портрет дочери известного русского генерала Софьи Михайловны Драгомировой в украинском костюме. Серову очень нравился яркий этюд, нравилось и выразительное, красивое лицо девушки. Он вообще всегда любовался красочностью национальных нарядов и сетовал, что они выходят из постоянного обихода.

Как-то, зайдя в мастерскую, он встретился там с самой Драгомировой, приехавшей позировать. Натура заинтересовала его еще больше, чем набросок Репина. Он попросил разрешения одновременно с Репиным пописать ее. Несколько раз он приходил и успел сделать лицо и цветастый головной убор. Но так как подошла пора ехать в Москву, этюд остался неоконченным, Серов бросил его в мастерской, предложив Репину делать с ним что угодно. Репин, положив несколько мазков на месте едва намеченной белой вышитой рубахи и более или менее закончив этим работу Серова, подарил этюд Драгомировой. Эта случайная работа оказалась свидетельницей роста серовской славы.

Портрет долго висел в доме Драгомировых в Киеве рядом с репинским. Петербургские гости, приезжая, прежде всего справлялись: «Говорят, у вас есть замечательный портрет вашей дочери, написанный знаменитым Репиным?» Гостя вели показывать портрет. «А это кто писал?» — спрашивали дальше, указывая на серовский этюд. «Это так, один из учеников Репина». — «А-а!» А позже, когда имя этого ученика стало таким же громким, как и имя его учителя, гости начинали разговор уже по-иному: «А скажите, правда, что у вас есть прекрасный портрет Серова с Софьи Михайловны?» И уже потом спрашивали про репинский: «А это чей?»

Несколько лет спустя Серову опять довелось встретиться с Драгомировой, ставшей к этому времени Лукомской. Он написал акварелью ее портрет — одно из самых проникновенных и лиричных своих произведений.

Серов приехал в Москву в начале зимы и временно поселился в театральной мастерской Мамонтова. Там дневали и ночевали художники, работавшие над декорациями для «Частной оперы», — Коровин, Левитан, Симов. Постоянно бывали друзья Мамонтова и самих художников — Поленов, Остроухов, Николай Чехов, Прахов, Васнецов. Заглядывал туда изредка и Антон Павлович Чехов.

За эту зиму стала особенно тесной дружба «Корова и Серовина».

Несколько позже Серова появился в Москве Врубель. Еще год назад Мамонтов, которому Серов прожужжал все уши о необычайной талантливости Михаила Александровича, зазывал его к себе в декорационную мастерскую, но тогда еще не были окончены работы в Киеве, и кратковременное пребывание Врубеля в Москве не завершилось даже знакомством с Саввой Ивановичем. Серов знал, как тяжко бедствовал его странный, своеобразный друг. Устройство его декоратором к Мамонтову в театр могло сильно облегчить положение Михаила Александровича. К тому же он надеялся, что в доме Мамонтовых Врубеля приветят и он хоть немного отогреется у чужого камелька. Надежды его сбылись. И Савва Иванович и Елизавета Григорьевна поняли огромный талант Врубеля и много способствовали его признанию.