Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

Наконец вечером 16 ноября свидание состоялось. Моррис встретился с Толкачевым на той же трамвайной остановке, где они когда-то познакомились. Оба испытали колоссальное облегчение. По пути к “жигулям” Моррис спросил о пропущенных встречах. Толкачев объяснил, что он дважды приходил, но не видел Морриса. А в те три раза, когда он не приходил, форточку открывала жена. Телефоном пользоваться нет смысла, сказал он, — сын и жена все время его занимают, да и уединиться для разговора невозможно.

Пленок у Толкачева не было, он сообщил, что на работе все еще действуют жесткие правила безопасности. Все это объяснялось в его оперативной записке. Еще некоторое время он не будет даже пытаться что-то фотографировать.

Оба были взволнованы встречей. Моррис передал Толкачеву посылку из московской резидентуры, в которой были два фотоаппарата Tropel, замаскированных в футлярах для ключей, и новый экспонометр. В записке ЦРУ говорилось, что эти крохотные камеры несколько улучшены и теперь могут работать при освещении в 25 фут-кандел. Но Моррис не хотел долго обсуждать содержимое передачи — важнее было узнать о здоровье и самочувствии Толкачева. В конце встречи Моррис сказал: “Я и выразить не могу, как рад был увидеть вас сегодня”. “Да, я чувствую то же самое”, — отвечал Толкачев.

Это была восемнадцатая встреча Толкачева с ЦРУ{299}.

Сначала резидентура отправила в штаб-квартиру бодрую телеграмму. “Встреча прошла превосходно во всех отношениях, и “Сфера” в порядке, — говорилось в ней. — Беседа во время встречи была живой и благожелательной; “Сфера”, похоже, находился в хорошем настроении”.

Но как только оперативную записку перевели, стало ясно, что новости плохие. В ней Толкачев подробно описал весеннюю панику: расследование, уничтожение всех материалов на даче в железной печке, ампулу с ядом под языком. Его рассказ возродил все прежние тревоги. “Совершенно очевидно, — писали из резидентуры, — что “Сфера” считает себя в большой опасности, и его положение продолжает ухудшаться”.

“Вы будете потрясены так же, как мы, когда прочтете это”.

Толкачев сообщил ЦРУ, что осенью пришел к выводу: КГБ проводил расследование общего порядка, не нацеленное конкретно на него. И он предполагает, что они могут все еще искать кого-то. Поэтому Толкачев занял “выжидательную позицию” и какое-то время не сможет предоставлять ЦРУ материалы о системе опознавания МиГ-29. Он также сообщил, что работники первого отдела начали без предупреждения устраивать проверки в его лаборатории, чтобы выяснить, не хранятся ли секретные документы в неположенных местах. Также всех сотрудников попросили принести свежие фотографии — готовятся новые пропуска для входа в здание.

Извиняющимся тоном Толкачев писал, что “был вынужден принять максимальные меры безопасности” в такой чрезвычайной ситуации и что он все еще не понимает, что послужило поводом для расследования. Он сообщал, что не сможет предоставлять новые документы вплоть до следующего года. Толкачев выразил готовность копировать фрагменты секретных документов от руки, хотя это непросто. Прежде он переписывал документы после работы в тишине читального зала Ленинки, но в последнее время стал слишком уставать, чтобы ходить туда по вечерам, да и трудно объяснять родным, почему он так задерживается. А учитывая проверки первого отдела, говорил он, переписывать секретную информацию в блокнот у себя на рабочем месте слишком рискованно.

Толкачев также рассказал, что у него возникла новая проблема со здоровьем. Его переносица, поврежденная в юности во время игры в хоккей, прежде никак его не беспокоила, но теперь он с трудом мог дышать носом — “это начинает причинять мне сильное неудобство”. Он не может нормально спать и потом весь день чувствует себя усталым. Он предупредил ЦРУ, что, быть может, сделает операцию, из-за которой его внешность несколько изменится. Но они будут узнавать его по условленной примете. Отправляясь на встречу с оперативником, говорил он, “я всегда буду держать в левой руке” книгу в светлой обложке, как правило в белой{300}.

В ЦРУ испытали шок, прочитав отчет Толкачева. В штаб-квартире его рассказ назвали “леденящим”. В телеграмме в московскую резидентуру говорилось: “Мы разделяем ваше потрясение и можем лишь вообразить себе кошмар, в котором живет “Сфера” с конца апреля 1983 года”. Но мало что можно было сделать в сложившейся ситуации. Следующая встреча была намечена через пять месяцев, в апреле 1984 года. В резидентуре задумались: не стоит ли посоветовать Толкачеву пока закопать где-нибудь фотоаппараты Tropel? Но у Толкачева больше не было устройств связи, так что передать ему сообщение было затруднительно, разве что он сам попросил бы или согласился бы встретиться, не дожидаясь апреля{301}.

Произошла ли утечка? В штаб-квартире настаивали, что нет. Проверка показала, что материалы по системе опознавания целей были распространены среди американских ведомств только в июне, так что они не могли спровоцировать апрельское расследование{302}. Два года назад, в августе 1981 года, ЦРУ встревожила статья в журнале Aviation Week and Space Technology, у этого издания были хорошие источники в правительстве США и среди оборонных предприятий. В статье говорилось о “значительных технологических достижениях” в СССР в области военной авионики. Со ссылкой на анонимные источники в военно-морской разведке, журнал описывал наличие в новом истребителе системы “обнаружения целей в нижней полусфере дальнего действия”. Однако крайне маловероятно, что эта статья спровоцировала расследование в институте Толкачева почти два года спустя{303}.

Письмо Толкачева передали сотруднику штаб-квартиры, который свободно владел русским и имел доступ ко всем документам досье. Его попросили оценить душевное состояние шпиона, сэкономившего Соединенным Штатам миллиарды. На эксперта произвело впечатление чувство ответственности Толкачева. Он написал: “Нет никаких сомнений, что “Сфера” пережил шок, присутствуя при разговоре в кабинете главного конструктора, это был серьезный шок, наступивший, когда он осознал, что КГБ может в ближайшее время разоблачить его. Однако, похоже, причиной этого потрясения стало ожидание не столько вероятной и скорой физической гибели, сколько гибели дела всей его жизни. Самосохранение как таковое, по-видимому, не играет здесь серьезной роли; напротив, в самый момент шока у него возникает твердое намерение “принять все меры, потому что живым он в руки КГБ не дастся”. Согласно оценке этого специалиста, Толкачев был озабочен не спасением своей жизни, но спасением своей разведывательной работы. Это проявление “очень прагматичной и упрямой решимости выдержать бурю и продержаться как можно дольше, чтобы причинить как можно больше ущерба советскому правительству”.

Толкачев “демонстрирует фантастическое упорство и силу, — замечал эксперт. — Несмотря на катастрофический характер событий и действий, которые он описывает, его настрой остается позитивным и твердым. Он излагает происходившее практически без эмоций, в повествовательном тоне, как будто рассказывает о закончившемся отпуске”. Аналитик также писал:

Он рассматривает все объективно, и прежде всего — собственные слабости. Хотя он считает свои выводы логичными и обоснованными, он признает, что его оценка событий была “несомненно, поспешной”, и далее усиливает это суждение о себе, выделяя эти слова. Он бесстрастно препарирует свой анализ и показывает, как охвативший его страх (разоблачения) повлиял на него… приведя в состояние, близкое к панике. Однако, несмотря на этот страх и панические ощущения, его последующие действия были результатом хладнокровного расчета.

Таким образом, “Сфера” уничтожил все оборудование и компрометирующие материалы не из страха за свою жизнь, поскольку такой страх не имел места, но с твердым намерением лишить КГБ даже самых крох удовлетворения — если не считать того, что им удастся разоблачить его.

В заключение аналитик писал: “Сфера” демонстрирует полное небрежение страхом смерти, но он без колебаний демонстрирует свой единственный настоящий страх: что КГБ застанет его врасплох… Острая ненависть к КГБ доминирует над описанием всех воображаемых контактов “Сферы” со спецслужбой. И хотя он вынужден в данный момент воздержаться от любых действий и “залечь на дно”, похоже, что “Сфера” твердо намерен продолжать и “живым в руки КГБ не дастся”{304}.

Глава 16

Ростки предательства

Томас Милз был знатоком в проведении тайных операций. Лысеющий, худощавый Милз, многим запомнившийся своей мягкой манерой общения, руководил в штаб-квартире ЦРУ отделом, отвечавшим за разведывательные операции в Советском Союзе. Помимо прочих обязанностей, в его работу входило знакомство с молодыми оперативниками во время их учебы, до отправки в Москву. Обычно они приходили в “советский” отдел примерно раз в неделю, чтобы почитать накопившиеся телеграммы. Милз также был занят на учебных курсах для новобранцев по ведению наблюдения и методике агентурной работы.