Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

Больше ничего про фотографии он не сказал, а у ЦРУ не было возможности уточнять. Он повторил свою просьбу передать ему еще одну 35-миллиметровую камеру Pentax.

27 апреля штаб-квартира сообщила, что съемка с двух фотоаппаратов Tropel, которые Толкачев передал оперативнику, “в целом превосходна”, а один из этих документов — настоящая “победа”. Его заметки от руки, сделанные по памяти, оказались “очень ценны и содержат чрезвычайно много мелких деталей”.

“Наше первоначальное впечатление после предварительного прочтения материалов заключается в том, что “Сфера” вполне восстановился после прошлогоднего стресса, — заключали в штаб-квартире, — и снова идет на риск (например, фотографирует в лаборатории) в своем стремлении нанести как можно больше ущерба системе”.

В своей оперативной записке Толкачев в этот раз уделял больше внимания своим личным проблемам. Он все еще думал об операции по исправлению переносицы. “Не удивляйтесь, если я приду на одну из встреч с прямым носом”, — написал он ЦРУ.

Он также рассказал, что у него возникла еще одна проблема со здоровьем. “Хорошо известно, что с возрастом здоровье не улучшается”, — заметил он, описывая приступ острого “хронического анацидного гастрита”, случившийся с ним в марте. “У меня была высокая температура, я болел две недели и не ходил на работу, — писал он. — После этого приступа боли в желудке продолжались больше месяца. Я был вынужден сесть на строгую диету”. Советский врач прописал ему плоды шиповника и облепиховое масло, но аптечные полки в Москве почти опустели: “Практически невозможно раздобыть эти масла даже по рецепту”. Лекарства можно было найти на черном рынке, но им Толкачев пользоваться не хотел. “Было бы прекрасно, если бы вы смогли найти для меня немного шиповника и облепихового масла”, — писал он. Толкачев также страдал периодонтитом — его зубы болели от холодной пищи. Он хотел получить французское лекарство, которое в Москве тоже было не найти, с инструкцией на русском языке. Также ему и его жене нужны были новые очки; он приложил рецепты. А сыну требовались еще шесть-восемь пузырьков чертежной туши и бутыль очистителя для той техники, что ЦРУ переслало ему раньше{341}.

ЦРУ все эти запросы успокоили. В телеграмме из штаб-квартиры отмечалось, что к Толкачеву “вернулась его энергия и он снова намерен собирать для нас информацию согласно составленному им самим графику”. Толкачев, “судя по всему, с прежним упорством стремится к безотлагательному выполнению принятой на себя задачи”. В Лэнгли начали собирать посылку по списку Толкачева, положив туда немецкие аналоги Di-Gel и Maalox[18] {342}.

Летом 1984 года ЦРУ сменило Толкачеву кодовое имя. Это, по словам штаб-квартиры, была стандартная процедура безопасности, потому что слово “Сфера” использовалось уже шесть лет.

Его новое кодовое имя было CKVANQUISH — “Осилить”.

К осени Толкачев, похоже, поправился. 11 октября он встретился с сотрудником ЦРУ, они проговорили 20 минут, и оперативник счел его “более здоровым и энергичным”, чем весной. Оперативник пришел с объемистыми посылками, в которых находились 168 750 рублей и большая часть предметов из его списка. Толкачев передал оперативнику два фотоаппарата Tropel с отснятой пленкой и 22 рукописные страницы, в том числе оперативную записку. Он сразу спросил о фотоаппарате Pentax: не принес ли его оперативник? Толкачев в нем очень нуждался. Но ЦРУ решило не выдавать камеру, опасаясь, что тот пойдет на слишком серьезный риск.

Толкачев настаивал, что к зиме вновь сможет выносить документы из института, пряча их под пальто, невзирая на риск. Он сказал оперативнику, что обстановка в институте вроде бы спокойная, новых расследований не ведется. Когда тот заметил, что ему это все равно кажется опасным, Толкачев повторил: “Все, чем мы занимаемся, опасно”.

Потом Толкачев объяснил, почему он фотографировал документы стоя. Он брал их с собой в мужской туалет, запирался там, выкладывал документы на узкую полку под крохотным окошком и снимал их на мини-камеру{343}.

В оперативной записке Толкачев убеждал ЦРУ передать на следующей встрече фотоаппарат Pentax, чтобы работать так же продуктивно, как раньше. Конечно, он может просто делать заметки, это безопасно. Но, как он писал:

Таким способом невозможно выработать много, тогда как я всегда, с самого начала, стремился собирать и передавать максимально большие объемы информации. И теперь, в обстоятельствах более трудных по сравнению с ранним периодом моей деятельности, мой настрой не изменился. Я чувствую, что уже не в состоянии стать умереннее, что это до некоторой степени часть моего характера. И в этом случае я на собственном опыте и в который раз убеждаюсь в точности и справедливости таких присловий, как “натуру не переделаешь”{344}.

Фотографии, сделанные Толкачевым в туалете, оказались четкими, за исключением нескольких кадров, когда он не до конца нажал на кнопку затвора. Из штаб-квартиры написали, что его записка “впервые настолько ярко рисует портрет человека, чей “настрой”, обусловленный его твердым характером, побуждает его пренебрегать очевидным риском, чтобы собрать как можно больше информации”. Но все-таки штаб-квартира противилась выдаче Толкачеву Pentax. Они приняли компромиссное решение — передать ему больше мини-фотоаппаратов Tropel{345}.

Октябрьская встреча — уже двадцатая по счету — прошла вполне по-деловому. Но Толкачев не выказывал той личной теплоты и открытости, какую демонстрировал при общении с Джоном Гилшером и Дэвидом Ролфом. Так, он не сказал оперативнику, что его сын Олег, о котором так много говорилось в его сообщениях, 1 августа женился (ему было 19 лет) и переехал жить к родителям жены{346}.

Заметки Толкачева вновь внушили штаб-квартире оптимизм по поводу всей операции. Впервые с 1982 года он ответил на конкретные вопросы ЦРУ о советских комплексах вооружений. Сотрудники отдела, к которым поступали донесения от агентов, а также запросы для агентов, отметили, что материалы Толкачева “видимо, свидетельствуют о том, что он вполне пришел в себя после кризисных событий”{347}. ЦРУ подготовило для Толкачева оперативную записку, где подчеркивалось, насколько ценны его материалы, и повторялась просьба избегать ненужного риска. “Вы должны понимать, — говорилось в записке, — что информация, которую вы предоставляете нам, считается буквально бесценной” не только экспертами в области вооружений, но и лицами, формирующими политику национальной безопасности.

“Лишиться такой информации, — писало ЦРУ, — будет тяжелым ударом для нашего правительства, ударом, который серьезно ослабит наши национальные позиции как сейчас, так и на годы вперед”{348}.

Вечером 18 января 1985 года Толкачев на пять минут опоздал на встречу с оперативником ЦРУ. На улицах лежали горы снега, температура упала до минус пятнадцати, и ему долго не удавалось припарковаться. Когда он добрался до места, они обменялись словесными паролями, несколькими любезностями и пошли в машину Толкачева, чтобы поговорить в тепле.

Толкачев сразу спросил: есть ли у вас Pentax? Оперативник ответил, что нет, это слишком рискованно. Толкачев был огорчен, но сказал, что смирится с этим решением, хотя ему бы очень хотелось, как в прежние времена, отщелкивать десятки катушек большим фотоаппаратом, прочно укрепленным на спинке кресла, разложив документы на столе в своей квартире и включив хорошую настольную лампу.

В туалетной кабинке института, где он фотографировал документы фотоаппаратами Tropel, окно было закрашено белой краской. Даже в солнечные дни освещение было тусклым, а в пасмурные — того хуже. Этот маленький туалет находился в соседнем здании, соединенном переходом с его лабораторией, и туда ему было легко проносить секретные материалы. Пропуск при переходе из одного здания в другое не проверяли. Но на всякий случай, для прикрытия, Толкачев обычно заглядывал по дороге к приятелю из соседнего отдела, чтобы объяснить свое присутствие в здании. В туалетной кабинке он мог запереться и остаться в одиночестве. Толкачев рассказал оперативнику, что недавно заснял “очень важный документ”. Он воспроизвел название документа по памяти: “Целевая комплексная программа научно-исследовательских, экспериментальных и опытно-конструкторских работ по созданию фронтовых истребителей и истребителей ПВО 1990-х гг.” Документ явно обещал стать очередным информационным сокровищем для ЦРУ — советские планы развития военной авиации на текущее и следующее десятилетие. Но Толкачев сказал, что фотографии были сделаны в пасмурный день, и голос его, когда он говорил о той съемке, звучал неуверенно{349}.