Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

тот еще не утрамбовался. Я резко притормозил на повороте и задним колесом сделал настоящую христианию{111}. Камни разлетелись, как брызги снега, а Тадзио пронзительно крикнул. Въезжаем в Визиль. На рынке тихо и спокойно — воскресенье. Пьем пиво и едим печенье. Жарко и лениво. До Урьяжа всего 9 км. По пути нам нужно искупаться и побриться, чтобы выглядеть прилично, когда мы приедем в польский приют. Там, наверное, одна шляхта, а noblesse oblige[173]. После тщательного туалета за Визилем мы празднично одеваемся: белые шорты, синие футболки. Урьяж — небольшой летний курорт, виллы, пансионы — легкие Гренобля, расположенного в 10 км. Зелень и горы. Польский приют находится в одном из больших отелей. Мы не сразу едем туда. Сначала садимся в парке, чтобы остыть, жара тропическая. Мимо нас проходят три дамы: одна пожилая, в длинном газовом платье, две другие молоденькие и такие же элегантные. В руках полевые цветы, изящно уложенные. «Na głowie liliowy wianek, w ręku zielony badylek, Przed nią bieży baranek, a nad nią leci motylek…»{112} (по памяти). Говорят, конечно, по-польски. Мы здороваемся и спрашиваем, где находится гостиница «P. C. K.».

— Вот, сразу налево, вы, наверное, новые постояльцы… Добро пожаловать, добро пожаловать…

— Нет, мы проездом. Хотим навестить друзей.

— Ах вот как. А куда вы направляетесь?

— Мы едем в Париж. Возвращаемся, там…

— Что? В Париж? К немцам? Пр-ре-едатели! Зося, Хеленка, идем! С этими господами не о чем разговаривать…

И ушли, жертя вопками.

Тадеуш побагровел и прошептал что-то о старых… и что мы еще посмотрим, кто предатель. Я сжал кулаки. Тадзио: «Видишь, как с тобой красиво поздоровались? От всего сердца, по-польски, за деньги Красного Креста…» Я успокаивал его как мог и готовился к другим сюрпризам. Я их уже немного знал. Жена полковника в Париже подделывала талоны на бесплатные обеды, а когда я однажды ее застукал, ничего не подействовало. Через три дня она делала то же самое, и был скандал, потому что во второй раз я ее не простил. Пани… воровала мандарины, пани… утверждала, что опять зря потратила деньги на метро, потому что сегодня кровяная колбаса на обед — «вы меня всегда предупреждайте, когда будет кровяная колбаса». — «По телефону или по пневматической почте?» — спросил я насмешливо. Она поняла. И в то же время мне было стыдно перед Тадеушем. Это же моя семья…

Наконец мы подъехали к гостинице. У меня было впечатление, что я в пансионате в Закопане. Кроме наших трех соседей из Каркассона, здесь оказалось еще несколько инженеров. Общество важное, надменное, элегантно одетое, накрахмаленные воротнички, одежда как с иголочки, одним словом, изысканно. Наши соседи из Каркассона, Ц. и С., едва соизволили поздороваться с нами и сразу исчезли, потому что собирались играть в бридж с господином директором и с господином консулом — их уже ждут в холле. Один добродушный Стефан Холуй был нам рад, помогал распаковывать велосипеды и обещал найти комнату для ночлега. Потом отвел нас в сторону и говорит в сердцах: «Вы понятия не имеете, что это за банда. Здесь, где все должны как-то стараться жить, где каждый должен иметь мало-мальскую обязанность, — постоянные скандалы, потому что вся интеллигенция, господа начальники, инженеры и другие отказываются, например, чистить картошку, когда подходит их очередь, и хотят, чтобы это делали рабочие и солдаты. В столовой некому обслуживать, наши ПАНИ не хотят, чтобы их дочери занимались ТАКИМИ вещами, они НИКАКИЕ не горничные, а ДЕВУШКИ ИЗ ХОРОШИХ СЕМЕЙ, и поэтому подают на стол ДОБРОВОЛЬЦЫ мужчины, а „девушки из хороших семей“ даже пальцем не пошевелят. Высшее общество ходит на экскурсии, играет в волейбол, до поздней ночи в бридж, а когда я однажды пришел на обед в ветровке, мне сделали замечание, что к обеду я мог бы надеть пиджак. Ну а вы ведь знаете, что я все вещи потерял во время бегства из Парижа. Если человек хочет попасть в такую гостиницу, у него должна быть рекомендация, не так легко получить ордер. Решают это различные директора отделений „P. C. K.“ в Виши, Лионе и Тулузе. А на все это смотрят люди, которых заставляют чистить картошку вне очереди, потому что они простые люди, а не шишки. Á propos, переоденьтесь и не щеголяйте в шортах, здесь так „не принято“, и вы можете настроить против себя директора приюта».

Вот вкратце картина, которую нарисовал нам Стефан, инженер, но и человек. Я ответил ему, что собирался отдохнуть здесь два дня, но раз такое дело, завтра поедем дальше. Во мне все кипело. Нет, люди этой категории должны исчезнуть. Их надо вытравливать фумигаторами «Cimex». Ничему они не научились и сидят на государственном обеспечении, продолжают дуться, задирать нос, помыкать людьми «низшего сословия» и презирают «грязную работу» на кухне. Девушки, барышни из хороших семей, с сигаретами в зубах, в чулочках, волейбол, флирт, прогулки. Насколько мне ближе ces demoiselles[174] из парижских нехороших семей… Бридженутая, тупая, бесчувственная, позорная орда. У меня сразу возникло желание сбросить несколько старых цветочных горшков на головы этих господ, когда я смотрел на них из окна комнаты Стефана. Чувствую, что сейчас Стефану так же стыдно, как было мне, когда я успокаивал Тадеуша. Сидят там внизу, играют в карты, и, вероятно, каждый из них произносит вечное «до чего мы дошли». В том то и дело, что ни до чего, и никогда ни до чего не дойдете. С таким менталитетом…

После долгой возни нам дали комнату только благодаря тому, что Стефан деликатно ее выпросил. Было много сомнений и вопросов «кто такие», но, убедившись в том, что мы «из этих» (это обо мне; а что было бы, если бы «из других»), господин адвокат, нынешний директор приюта, согласился. Стефан хотел еще спросить про ужин, но я отказался от этого удовольствия. Мы с Тадеушем пошли в ресторан. Возвращались мы вечером. Отель «Бассет» был освещен, играли в бридж, а ПАНИ ходили с МОЛОДЕЖЬЮ по саду, искоса поглядывая на нас. У меня было желание предложить им поцеловать меня, но только через лепесток розы с клумбы. И кто знает, сколько нашлось бы желающих, если бы я пообещал по 100 франков за поцелуй. Деньги они любят, и многое сделают за деньги. Естественно, тихо и аккуратно, чтобы никто не знал.

23.9.1940

Мы спали на одной кровати, довольно тесной, и нам было неудобно. Тадзио ругался, хотел ночью идти в парк и ставить палатку. Утром мы вскипятили молоко на спиртовке и