Альбион - Джон Грант

Сайор знала, что Лайан всё ещё с ней и что она обладает им.

* * *

Несколько последующих периодов бодрствования у Сайор было неприятное ощущение, что кто-то раскрасил Альбион в непривычно яркие тона. Прохладный воздух казался таким же освежающим, как вода. Она шла теперь сознательно, а не подчинялась слепым инстинктам. Ей казалось, что некий голос зовёт её в Лайанхоум, и она следовала за ним, делая перерывы лишь на еду и на сон. Куда бы она ни шла, земля замирала, и она больше не замечала мерцающего горизонта и изменяющих свою форму полей. Теперь она до мельчайших подробностей могла вспомнить войну крестьян-повстанцев, возглавляемых Лайаном, против Дома Эллона и страшную казнь в Гиорране. Эти воспоминания не расстроили её, а наоборот, придали ей сил. В её походке появилось больше уверенности. Гибель Лайана и многих других крестьян, конечно, печалила её, но всё это было ничто по сравнению с головокружительным ощущением памяти об их напрасном героизме и радости за то, что эти люди прожили несколько лет полнокровной жизнью, а не влачили жалкое существование, на которое были обречены все крестьяне с начала вечности.

Она шла по полям, лесам и горным перевалам и часто замечала, что поёт про себя.

Она заметила, что её не боятся дикие животные. В один из периодов бодрствования она присвистнула на зайца, который наблюдал за ней с небольшого бугорка, шевеля своими длинными ушами. К её удивлению, он приблизился, шустро лавируя в густой траве, некоторое время преследовал Сайор, а затем подошёл совсем вплотную. Пару раз, когда он обгонял её, она нагибалась, чтобы погладить его по спине и почесать между ушами, тогда он отскакивал в сторону и показывал свои жёлтые резцы, как бы улыбаясь. Заяц был с ней почти целый период бодрствования; затем её сопровождала пустельга, которая подлетела и села ей на плечо. Заяц при этом отбежал в сторону. Сайор обернулась и увидела, что заяц смотрит на неё так, как будто она изменила ему.

Поначалу присутствие острого клюва пустельги в такой близости от её глаз немного раздражало её, но вскоре она привыкла и успокоилась. Какое-то время она разговаривала с птицей так, будто та была её слепым спутником, которому надо было описывать всё, что происходило вокруг. Потом она зачем-то рассказала ей, что шла в Лайанхоум в надежде обнаружить там свои записи. Сайор улыбалась своему чудачеству, но тем не менее продолжала говорить.

— А у тебя есть имя, подружка? — спросила она, осторожно ступая по краю глубокой канавы, шириной почти во всю дорогу. Птица издала странный шипящий звук, напугав её так, что она почти потеряла равновесие.

Обойдя канаву и немного успокоившись, Сайор продолжила свою странную одностороннюю беседу.

— Имя должно быть у каждого, — сказала она, посмеиваясь над своим испугом. — И у животных тоже, я считаю. А ты?

На этот раз, к её облегчению, ответа не последовало.

— Лайан, а до этого его отец, говорили, что имена — самый большой дар, который они могут дать нам — больше, чем освобождение от этих сволочей из Дома Эллона. Ты хочешь, чтобы я дала тебе имя?

Пустельга, казалось, скучала.

— У меня тоже есть имя. Его дал мне Лайан.

Они проходили мимо дерева, листья и тонкие веточки которого мелко дрожали, как бы подчиняясь нежной беззвучной мелодии. Она остановилась и некоторое время наблюдала за изменчивой мозаикой теней на земле.

— Да, — она снова двинулась вперёд, — он дал мне свою любовь и даже больше того… Но самое главное — он дал мне имя. Разрешите представиться. Меня зовут Сайор.

Птица опять не прореагировала. Сайор с восхищением посмотрела на её холодные бусинки-глаза, на серо-коричневый узор перьев…

— Нет, — сказала она, — это больше, чем ты думаешь. Это означает не только, что если меня зовут Сайор, то я Сайор. До того как Лайан дал мне имя, я была вообще никем… Просто одной из женщин в деревне, тоже ничем не отличавшейся от других деревень, пока Лайан не назвал её.

Она неожиданно остановилась. Справа было большое поле созревшей пшеницы. Такое жёлтое, что, казалось, подобного цвета просто не может существовать в природе. Возле изгороди торчали стрелки дикого чеснока. Сайор глубоко вдохнула.

— Я думаю, что могла бы быть счастлива без всего этого, — сказала она, чувствуя, как глаза наполняются влагой. — И, думаю, большинство других женщин тоже были бы довольны своей жизнью. Нет, не жизнью, существованием. Работали бы на полях до ломоты в спине, а затем ещё дольше, уже не ощущая никакой боли, потому что боль бывает только тогда, когда ты помнишь о ней и знаешь, что она продолжится в будущем. Если бы ты клюнула меня сейчас — а я прошу тебя не делать этого — то я почувствовала бы боль. Возможно, даже свернула бы тебе шею, так как разозлилась бы на тебя за то, что ты приговорила меня к нескольким дням, в течение которых я буду ощущать эту боль. А если бы я оставалась в деревне вместе с остальными женщинами и мужчинами, то не чувствовала бы ни боли, ни злости.

Понимаешь, без боли ты не чувствуешь того, что ей противоположно, — продолжала Сайор, недовольная собой потому, что Лайан объяснил бы всё это лучше. — Сейчас я довольна тем, что ты идёшь вместе со мной, вцепившись мне в плечо немного сильнее, чем нужно, только не обижайся, пожалуйста. Лайан тоже доставлял мне удовольствие, и удовольствие было в том, что он забрал серость моего прежнего существования.

На этот раз птица посмотрела на неё, и Сайор убедила себя, что она ждёт продолжения монолога. А когда Сайор споткнулась о лежащий на дороге камень и чуть не упала, птица нервозно захлопала крыльями.

Сайор осмотрелась. Лайанхоум был где-то там. Выбирая направление совершенно бессознательно, она перешла вброд мелкую быструю речку, а через несколько мгновений уже шла по пастбищу, где трава была выщипана почти до корней голодным скотом. Капли воды на ногах и на платье очень скоро высохли.

— Ты всё-таки хочешь получить имя? Думаю, что да. Хорошо, что рядом был кто-то, с кем можно поговорить.

Пустельга повернула голову и клюнула её в голову. Лёгкая мгновенная боль была даже приятной.

— Ладно, хочешь ты того или нет, вот оно: с этого момента, друг мой, ты будешь называться…

Её самоуверенность бесследно исчезла. В первый и последний раз она услышала, как пустельга заговорила.

— Я не хочу иметь имя, — произнёс очень хриплый голос.

Затем птица сорвалась с её плеча и полетела вверх в ясную голубизну неба над Альбионом.

* * *

Давным-давно жила-была женщина. Как-то раз она стояла на вершине холма, убирая волосы со лба, и злилась на себя за то, что недостаточно красива. Впереди перед ней была деревня, и женщина знала, что называется она Лайанхоум; даже отсюда она видела, как сновали по своим делам люди. Но никто не взглянул туда, где стояла женщина…