Невский проспект - Дмитрий Вересов

– Тамбовский волк тебе товарищ! – сказал Павел Раевский. – По-моему, напитки все были куплены за мой счет. Где ваше бабло, геноссе Губкин?

– Что ты нервничаешь?! Я все отдам! – Губкин почесал шею. – Мамой клянусь!

Сима вздохнула – ей с самого начала затея с вечеринкой казалась неуместной. Приближалась та самая дата – годовщина дня, когда в далекой Америке погиб Володя. Ее Володя.

Сима не чувствовала ненависти к Нине, прельстившей его грандиозными перспективами, заставившими бросить все и уехать туда, навстречу смерти. Даже тех безумных арабов, что направили самолеты на башни Торгового центра, она не могла ненавидеть. Какой смысл ненавидеть мертвых или Нину, ставшую вдовой?! Все, что она чувствовала, – это тоска и боль, и веселиться не хотелось. Она просто уступила Саше, которая всерьез беспокоилась за ее душевное состояние.

– Ну, кто пойдет к фашисту на поклон? – спросила строго подруга.

– Не называйте его так! – попросила Иванцова. – Он нормальный человек.

– Он препод, а не человек! – назидательно поднял палец Раевский. – Препод не может быть человеком по определению. Чего только эти письма в будущее стоят! Разве человеку такое в голову может прийти?! Во всяком случае – нормальному?

– Это старый прием в культурологии! – возразила Саша. – Верно, Сима?

Иванцова пожала плечами, затея с письмами в будущее казалась ей и правда немного странной. Письмо самой себе должно быть предельно искренним – но ведь неизвестно, где оно окажется в конце концов?!

Да и зачем все это? Сегодня ты не тот, кто был вчера. Кто это сказал? Кто-то из умных древних греков, кажется. Какой смысл напоминать себе через пять, десять, двадцать лет о собственных заблуждениях или несбывшихся надеждах. И что она, перенеся утрату, тяжелее которой и представить невозможно, напишет себе в будущее? Детские игры, вот что это такое, и ничего больше.

– Как вы думаете, – спросил Губкин, – он в самом деле будет хранить все эти письма под семью замками или прочтет уже этой ночью?

– Твое письмо в качестве снотворного наверняка вне конкуренции, – сказала Саша. – Ладно, трусы несчастные, я сама схожу! Если не вернусь, прошу считать меня коммунисткой!

Варенберг с типично немецкой пунктуальностью перечислил все писаные и неписаные правила, которые нарушили его студенты, принеся на занятия магнитофон. Саша, забавно пародируя его привычку вскидывать голову, пересказала беседу друзьям до последнего слова.

– Я сказала, что мы хотели записать лекцию, но не получилось – пленку заело.

– И он поверил?! – изумилась Света Короленко.

– Он сделал вид, что поверил. Он же интеллигентный человек!

Вечеринку решили устроить у одного из сокурсников – Паши Раевского, который располагал приличной, в плане площади, квартирой, а главное – демократичными родителями.

– Твои родаки не будут с нами сидеть? – обеспокоено спрашивал Губкин. – А то, блин, я комсомольские песни петь не собираюсь про костер, как в прошлый раз.

Паша покраснел.

– Нет, они вообще-то на дачу поехали! Убирают последний урожай яблок!

– Да что ты перед ним оправдываешься?! – возмутилась Саня. – Его в гости приглашают, а он еще условия выдвигает! Где твоя культура, дома забыл?

– При слове «культура» моя рука тянется к пистолету! – сообщил Губкин.

– Нет у тебя ни пистолета, ни культуры, так что не выпендривайся! Сима?

– Я не знаю, – сказала Иванцова, она все еще не решила, стоит ли ей идти на эту вечеринку.

– Да брось! – громко зашептала Саня – такая у нее была привычка, вроде и остальным не обидно и в то же время получалось доверительно. – Будет весело! Ребята музон разный притащат! Будешь у нас диджеем!

– Айрон Мейден! – выставил «козу» прислушавшийся к ее шепоту Гарик Скворцов.

– Отвали, дитя, и не тычь в меня своими пальцами! Бандит нашелся – они у тебя немытые, ты мне конъюнктивит обеспечишь! Никто про твою Айрон Мейден уже сто лет не помнит!

– Как это не помнит?! – всерьез стал спорить он. – Ты мне, меломану со стажем, мозги паришь?! Да я принесу новый альбом – вы же настоящей музыки и не слышали.

– Не надо! – попросила она. – Это же для детишек малолетних.

– Кто бы говорил, твой Эминем вообще для десятилетних пишет!

– Слушайте, давайте забьем на эти домашние посиделки, – завел свою собственную музыку Губкин. – Пойдем в клуб!

Предложение было отвергнуто по причине финансовой несостоятельности большинства присутствующих.

– Да, денег нет! – Губкин цитировал Остапа Бендера. – Нет этих маленьких бумажек, кои я так люблю! А может, мадам Ратнер нас спонсирует?

– Я тебе что – миллионерша?! – возмутилась Саша. – Я понимаю, тебе очень хочется посмотреть стриптиз!

– Нет там никакого стриптиза! – запротестовал он.

– Да у тебя все написано на твоей прыщавой физиономии!

– Попрошу прыщики мои не обижать! Сначала свои заведи, а потом и критикуй. И вообще, какая связь между моей физиономией и стриптизом?

– Я бы объяснила, да ты не поймешь – маленький еще!

Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.

Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.

– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.

– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…

Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.

– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!

Как все это глупо – крутящиеся тарелочки, стучащие столики…

– Нет, ты послушай! – говорила Саша. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте.

И всегда верно узнавали.

Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.

Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.

– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.

Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»

Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.

Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?

Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За этими глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять.

«И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.

Как-то раз они стояли близко-близко возле одной из книжных полок.

– Флора Алексеевна, – позвал кто-то, и женщина медленно повернулась, словно вырванная из какого-то волшебного сна.

Флора? Странное имя. Странная женщина.

– Вы верите в спасителя? – в переходе метро уже на обратном пути их задержали молодые люди, раздававшие самопальные листовки. – Вы думаете о тех, кого любите? Что с ними будет, когда они предстанут перед лицом Всевышнего?

Серафима остановилась, и тут же молодой человек с одухотворенным лицом протянул ей листовку, которую она машинально взяла.