Радость и страх - Джойс Кэри

86

Табита не сразу осознает, что счастье ее кончилось. Но вот дети уехали, она осталась в Эрсли одна, и это одиночество стало ей приговором. Она теперь знает, что ее выгнали. И ходит по улицам полная гневного изумления. Все существо ее возмущается: "Почему это случилось именно со мной? Почему мне, такой тактичной и терпимой, досталась такая невестка, такая невозможная женщина, глупая и жестокая?"

А дома горько плачет: "Нехорошо это, несправедливо".

Квартирка, которую она успела полюбить, где собраны кое-какие реликвии из Хэкстро, даже еще с Вест-стрит, где есть два чудесных ковра, уютное кресло и несколько небольших, но первоклассных картин, кажется ей унылой и безликой, как больница, потому что потеряла всякий смысл. Теперь это всего лишь место, где изнывать от одиночества. Центр, болевая точка огромного одиночества, заполнившего весь мир, всю вселенную.

Открывая дверь на улицу, она и там встречает одиночество, еще более унылое, безобразное. Она читает его в каждом лице, даже в лицах своих знакомых. Не в силах оставаться в Эрсли, она спасается в Лондон, но с удивлением видит и там те же безобразные улицы. Она с отвращением смотрит на новые моды, не в состоянии купить себе даже нужные вещи - на что они ей нужны?

Так жаждет она найти хоть какую-нибудь родную душу, что заходит в редакцию к Мэнклоу.

Они долго глядят друг на друга. Каждый поражен происшедшей в другом переменой. Мэнклоу видит перед собой худенькую седую женщину с жемчужно-бледным лицом и огромными глазами, слишком заметными и блестящими. Точеный носик заострился и тоже слишком заметен. Короткий подбородок стал еще короче и потерял округлость. Все лицо напряженное, нервное, одновременно испуганное и сердитое.

Табита видит перед собой иссохшее скрюченное тело, лицо в каких-то странных пятнах. К столу прислонены костыли. У нее вырывается вопрос: - Вы болели?

- Артрит. - Он поднимает скрюченную руку и улыбается. - Я человек конченый, Тибби. - Но выражение у него по-прежнему самодовольное, только теперь, в неприкрытом виде, оно кажется наивным. Он по-прежнему доволен своим успехом, который, несомненно, представляется ему чудом в этом коварном мире. Он безмерно рад, что видит Табиту: она способна оценить успех и восхититься.

Когда она пробует выразить ему сочувствие, он наклоняет голову набок и отмахивается - не это ему от нее нужно. И парирует: - Печально получилось с вашим Джимом. Но умер он, знаете ли, вовремя. Он бы нас, нынешних, не понял.

Табита не желает обсуждать с Мэнклоу своего покойного мужа. Она справляется о Гриллере.

- Старик Гриллер? Все старается быть молодым. Но молодые над ним издеваются. Они и надо мной смеются. - И Манклоу сам смеется над собой.

- Почему это молодые теперь такие недобрые? Недобрые и глупые?

- Не такие уж они, по-моему, глупые. Время сейчас никудышнее, Тибби, и они это видят. Хоть в этом смысле образование идет им на пользу порождает недовольство.

- И выходит, что все меняется к худшему.

- Да, пожалуй, что так. Когда мы были молоды, было, пожалуй, чуть получше. Но ненамного. - Он наискось откидывается в кресле, лицо выражает непритворную радость, точно он кого-то перехитрил. - Все-таки, Тибби, нам повезло, наши отцы умерли вовремя: не успели поднять наш вымпел на своей старой посудине.

Табита задумчиво смотрит на Мэнклоу, до того упоенного своей победой, что он мирится с болезнью, как генерал - с ранениями, полученными на поле славы, и, как всегда, не может решить, нравится ей этот человек или глубоко противен. Она думает: "Он очень умный", но вкладывает в это слово уничижительный смысл - то ли хитрый, то ли трусливый, как животное. Наконец она говорит: - Тут дело не в людях, а во всех этих новых идеях. И кто их только выдумывает - непонятно.

- А вы сильно изменились со времени "Бэнксайда", Тибби. Что ж, все мы с годами делаемся консервативными, разве не так? Стареем, умнеем. Я по себе сужу. Стал самым заправским консерватором.

- Так зачем же вы пишете статьи для социалистов?

- Нет сил плыть против течения, Тибби. Да и смысла нет. Существует только один способ перевести часы назад, не сломав механизма, - надо перевести их на одиннадцать часов вперед. Вот я и поддерживаю лейбористов.

- Но что могут сделать лейбористы?

- Угробить себя, как всякая другая партия, как ваши консерваторы. В этом и состоит прелесть демократии: она порождает такие нежизнеспособные правительства, что они просто не успевают до конца все испортить - сами разваливаются.

- Я не консерватор. Я своей партии верна. Всегда буду либералкой.

- Верной, последовательной консервативной либералкой, - улыбается Мэнклоу.

И Табита, поднимаясь по лестнице дорогого старомодного отеля без лифта и с неудобными ванными, где она до сих пор останавливается, потому что там всегда останавливался Голлан и потому что сам отель явно клонится к упадку, с горечью думает: "Нет, все-таки он мне не нравится. Будь он честный, он бы ненавидел все эти новые идеи и старался бы с ними бороться. Не допустил бы, чтобы всякие глупые девчонки вроде Кит гневили бога и коверкали жизнь собственным детям".

Она собралась было навестить Ринчей, но, уже дойдя до их дома, поворачивает обратно. И наконец, чтобы только не возвращаться к беспросветной тоске Эрсли, звонит в Кедры брату. Гарри отвечает удивленным, усталым тоном: - Тибби? Давненько не виделись... Да, конечно, приезжай, погостишь у нас.

87

Все эти годы они обменивались с Гарри открытками к рождеству, иногда и к пасхе да раза два встречались в Лондоне, но в Кедрах она не была со времени его второй женитьбы. Очень уж не хотелось ей видеть Клару, одержавшую такую победу. Теперь Клара ей как будто обрадовалась, сразу просит ее совета. Что ей делать с Гарри? Он болен, а отдохнуть отказывается. И поссорился с детьми - с дочкой Эллис, та вышла замуж бог знает за кого, и с сыном Тимоти, тот два года назад получил диплом врача, а помочь отцу в работе не желает. А работы после закона о национальном страховании стало еще больше.

Табиту и правда поразила худоба Гарри, его нервная суетливость, его гнев на сына; и Клара, видимо, тоже очень устала. Она едет в Ист-Энд, в амбулаторию, где работает Тимоти, чтобы хорошенько отчитать его. Тимоти вытянулся и располнел. Роговые очки придают его широкому бледному простоватому лицу сходство с совой. Посещение тетки ему льстит, ведь он воображает, что она прожила интереснейшую жизнь, и он почтительно целует ее, однако о совместной работе с отцом и слышать не хочет. - Пришлось бы жить дома, а Клару я не терплю. Да и я ей не нужен.

- Что ты, Тимоти, она спит и видит, чтобы ты вернулся, она страшно беспокоится за твоего папу.

Тимоти улыбается, и лицо у него сразу делается взрослое и скептическое, типичное лицо молодого врача. - Может, это ей кажется, но на самом-то деле ей никто не нужен. Слишком она ревнива. Знает, что глупа, вот и ревнует. Выжила бедняжку Эллис и меня выжила. И от двух помощников сумела избавиться.

- А теперь ей страшно, да и не удивительно. Не может он больше столько работать.

- Конечно, не может. Ему нужен компаньон. После нового закона все стали брать компаньонов. У нас тут целая фирма. Работаем втроем, чтобы каждый мог раз в год пойти в отпуск. Правда, застрахованных лечится много. Они-то и выматывают. Отцу одному с ними нипочем не справиться.

- Противный этот Ллойд Джордж, всем от него неприятности.

- Не скажите, закон-то не плох. Папа сам за него ратовал. Только не хочет понять, что все положение изменилось. Не хочет приспособиться.

- А зачем ему приспосабливаться в шестьдесят четыре года! Он всю жизнь работал как вол. - Табита сердится. - Зачем ему менять свои привычки в угоду этим политиканам?

Тимоти смотрит на разгневанную тетку, и лицо его становится непроницаемым - такое выражение молодые врачи усваивают уже после месяца самостоятельной работы, чтобы отвечать на неразумные требования и дурацкие жалобы больных. - Да, - тянет он, - вопрос это сложный.

- Ничего не сложный. Просто тебе дела нет до отца.

Она очень сердита на Тимоти; но дома, когда она предлагает Гарри подыскать компаньона, ее предложение встречают в штыки. Гарри не согласен рисковать здоровьем своих пациентов, все врачи - либо молодые шарлатаны, либо старые калоши. И Клара держится того же мнения.

Но как-то вечером Клара уходит навестить престарелую тетку, и Гарри, вдруг заметив присутствие сестры, заводит речь о добром старом времени, когда жизнь не была таким кошмаром, когда работа и всякие неурядицы еще не вытеснили родственных чувств. Он сжимает руку Табиты. - Почему мы стали как чужие? Я в этом не виноват. Просто десять лет не было времени подумать спокойно. - Взволнованный этим разговором, выбитый из привычной колеи, он с удивлением оглядывается на свою жизнь. - Что с нами творится, Тибби? Не хватает меня на все, хоть плачь. А дальше как будет?

- Тебе нужно взять помощника, Гарри. Молодого, чтобы постепенно узнал твоих пациентов и поучился у тебя, как лечить.