Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

— Что?.. — спросила Наташа одними губами, чувствуя как у нее подкашиваются ноги и грудь наливается холодом. — Кто там?

— Они… еще не говорят… ничего не разобрать…я…

— Кто там?!! — закричала она ему в лицо, брызгая слюной, и рванула руку к себе. — Пусти!!!

Паша качнулся вперед и застонал. Наташа никогда не слышала, чтобы он издавал подобные звуки, и это подтверждало то, что случилось что-то страшное.

— Она выскочила! — пробормотал он, продолжая мять ее запястье. — Я не хотел сюда ехать… а она выскочила… я видел, как ее… ее…

Наташа вырвала руку и повернулась. Часть людей теперь смотрела на нее, и она увидела знакомые лица соседей, на которых было сочувствие, ужас, любопытство и что-то еще, как будто они знали что-то особенное. Наташа медленно пошла вперед, и люди, перешептываясь, расступились перед ней.

С асфальта как раз поднимали изломанное человеческое тело с безжизненно повисшими руками, и на мгновение Наташе показалось, что это и не человек вовсе, это не может быть человеком — страшная, испачканная в чем-то темно-красном кукла с длинными слипшимися волосами, с кровавой маской вместо лица, на которой поблескивают блестки прилипшего стеклянного крошева, грязное, порванное в нескольких местах платье, распахнутое на груди, заляпанный красными брызгами белый кружевной лифчик, на том месте, где должен быть рот, вздуваются темные блестящие пузыри… на запястье одной из болтающихся кукольных рук — часы с большим овальным циферблатом…часы…

…как тебе часики, а? круто? Славик осчатливил…

Откуда у ЭТОГО Надькины часы? Это же Надькины часы! Славка привез их из…

Понимание обрушилось на нее, словно гигантский водяной вал, погребло под собой, отняло воздух, отняло все мысли и вонзило зубы глубоко в сердце. Наташа кинулась вперед и почти коснулась болтающейся безжизненно руки, когда кто-то в темном преградил ей дорогу, поймал и начал настойчиво отодвигать назад, а она колотила его здоровой рукой и что-то кричала, сама не понимая что кричит. Лицо одного из санитаров повернулось к ней и сказало — голос прозвучал словно откуда-то издалека:

— Блин, да уберите ее отсюда! Уберите! Родственница?! Уберите — не хватало еще одну забирать!

— Она живая! — громко крикнул кто-то ей в ухо. — Отойдите, не мешайте! Вы родственница?! Сестра?!

Неопределенно мотая головой, Наташа позволила отвести себя в сторону — слово «живая» слегка отрезвило ее, заставив замолчать, но и совершенно лишило сил. Тело казалось каким-то мягким, желеобразным, словно из него вытащили все кости. Она ничего не понимала. Она совершенно ничего не понимала. Она знала только одно — там Надя, и Надю уносят.

— Постойте тут, ладно? Я сейчас подойду.

Сообразив наконец, что это милиционер, Наташа пробормотала, безуспешно пытаясь придать голосу твердость:

— Можно и мне поехать?

— Я узнаю.

Он ушел, и Наташа почти сразу услышала раздраженный и усталый голос, который произнес громко:

— Ты чего, мужик?! Куда мне ее пихать?! Мы и так с двух адресов! Клиентов полный чемодан! Э! Все, закрывайте! Леха, документы ее перекинь! Пусть в хирургию подъезжают, скажи ей! За водилой из «тойоты» приглядите — за ним уже другие приедут — нам некуда!

Громко хлопнули дверцы, «скорая» тронулась с места, свернула на объездную дорогу и умчалась. Наташа осталась стоять, глядя ей вслед. Ее окружили соседи, что-то говорили ей, даже кричали, но она не слышала ни слова. Мир, в котором она находилась сейчас, был пуст — ни соседей, ни дороги, ни платанов — она видела только тонкую руку, украшенную нелепым красным липким узором и золотистый овал часового циферблата, на котором стрелки, несмотря ни на что, продолжали неутомимо отсчитывать время.

Медленно-медленно Наташа положила телефонную трубку, опустилась на банкетку и закрыла глаза ладонью. Слез не было — не было совершенно, но ей вдруг отчего-то захотелось спрятаться в своих ладонях, чувствовать веками тепло своих пальцев и не видеть ничего вокруг.

Все было плохо, все сводило с ума, но самым ужасным испытанием был только что состоявшийся разговор с Надиной матерью. Сообщать кому-то, что с его близким случилось несчастье — миссия всегда обреченная на боль, а если этот человек при этом еще твой друг, то больней вдвойне.

Едва трубка коснулась рычага, как Наташа тут же забыла все, что только что сказала. Боль осталась, но слова исчезли — она только знала, что Надины родители уже едут в больницу. Сейчас туда поедет и она.

Наташа прошла в комнату и начала рывками стягивать с себя платье. Материал трещал, рвались нитки, но она, не обращая внимания, все дергала и дергала, закусив верхнюю губу и сузив глаза.

Паша, сидевший на диване, свесив руки, встал и неуверенно подошел к ней.

— Давай помогу.

— Уйди! — бросила Наташа, отвернулась и, продолжая действовать одной рукой, таки сняла платье и швырнула его на пол. Потом подошла к шкафу и достала брюки. Села в кресло и начала одеваться.

— Куда ты? Сейчас тебя туда никто не пустит!

Наташа резко подняла голову и сказала:

— Я слышала, что ты рассказал ментам: ты ее подвез, потом вы поссорились, она выскочила из машины и тут ее сбило. Они тебе, может, и поверили, только не думай, что я на это купилась! Зачем ты там остановился?

Паша молча смотрел на нее сверху вниз. Уголок его рта начал подергиваться, что бывало, когда он очень нервничал. Он поднял руку, потом опустил ее, попятился и сел на диван. Его лицо стало непроницаемым.

— Что значит «зачем»? Просто поболтать. Что такого?

Наташа смотрела на него несколько минут, потом ее глаза расширились, она уронила брюки, опустила голову и прижала ладонь ко лбу. Все Надины недомолвки, все странные высказывания о вмешательстве в чужую жизнь и реакция на вчерашний разговор теперь были ей понятны, и Наташе хотелось выть от безысходности и собственной слепоты.

— Какая же я дура! — глухо сказала она, глядя в пол. — Давно это продолжается?

Наташа услышала, как скрипнул диван, а потом Паша ответил:

— Ну… года полтора. Я собирался тебе рассказать…

— Не говори ерунды! — отозвалась Наташа безучастно. — И не напускай на себя страдальческий вид. Я виновата не меньше тебя. Мне следовало сообразить, в чем дело, и уйти от тебя к чертовой матери гораздо раньше, а не разлагаться тут, в ТВОЕМ доме! — она подняла брюки, посмотрела на часы и снова начала одеваться. — Вот она, значит, все-таки, твоя вечерняя работа, вот почему…

— Все это было несерьезно — так, баловство одно — ну, с кем не бывает, Наташ…

— Мне наплевать, что это было, Паш. Черт, узнай я это месяц назад, такой бы скандал, наверное, устроила, ревела бы белугой, мебелью кидалась. Но сейчас мне действительно наплевать! Я хочу только знать — что случилось на дороге?