Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот ответил льстиво:
— О, сам факт, что сражаюсь с вашим величеством — счастье есть. Проиграть великой императрице — лучший выигрыш.
— Это правда.
Во второй паре победил Чертков. Зубов был слегка раздосадован, но пытался свести ситуацию к шутке:
— Ничего страшного: не везет в картах — повезет в любви!
Все многозначительно улыбнулись.
Самодержица поднялась:
— Господа, время позднее, я порядком устала. Всех благодарю за милейший вечер. До свиданья, до завтра.
Кавалеры раскланялись.
В галерее ее догнал Зубов. Заглянул в лицо:
— Ваше величество, я могу ли рассчитывать?..
Государыня вяло отмахнулась сложенным веером:
— Не сегодня, голубчик, только не сегодня.
— Как, опять? — удивился он. — Я горю желанием…
— Ничего, потерпишь. Мне не до тебя нынче.
— Что-нибудь случилось?
— После расскажу.
У Платона заострился нос вопросительно:
— Это не опала ли?
Самодержица подняла руку и уперлась веером в шею фаворита:
— Не тревожься, глупый. Я тебя никогда не брошу. Ты — моя последняя молодость.
Тот склонился для поцелуя, но она и это не разрешила:
— Полно, полно, а не то моту распалиться и забыть о делах. Прочь ступай. Завтра приходи.
— Я ловлю вас на слове, матушка-царица.
— Ишь какой! Ловит он меня! Я ужо поймаю тебя в Петропавловку! Ну, шучу, шучу, ты не бойся. Будь здоров, и спокойной ночи.
Оказавшись у себя в будуаре, тяжело повалилась в мягкое кресло.
Или же не ехать? Попрощалась вчера — и баста. Все довольны: я исполнила свой долг и ничем ему больше не обязана. Он прожил безбедную жизнь, мною был обласкан, делал, что хотел. Я лишь иногда подправляла его порывы. В частности, с Алымовой… Ну, слегка поссорились под конец — вот и помирились. Для чего ж еще? А отец ли, нет ли, помогал меня вытащить из Германии иль не помогал — Бог весть. Думать о сем боле не желаю. Лучше полежу, отдохну. От него, от Тоши, ото всех. Так намучилась в эту жару — силы все утрачены…
Заглянула Протасова — в том же темном плаще с капюшоном.
— Едем, ваше величество?
— Я не знаю, право. Что-то подустала.
Та помедлила, а потом спросила:
— Ну, так распорядиться, чтоб Кузьма распрягал?
— Погоди пока.
— Что ж годить, государыня-матушка? Или ехать, или не ехать. Скоро уж одиннадцать. Да и дождь, не ровен час, пойдет.
— Дождик — хорошо. От него легче дышится.
— Значит, не поедем?
— Да, пожалуй, останусь. Ноженьки гудут.
— Я велю Кузьме распрягать.
— Да, вели, пожалуй. Видно, не судьба. — Но когда Королева выходила, крикнула ей вслед: — Стой, не надо. Я решилась ехать!
— Господи, помилуй!
— Совесть загрызет после. Надобно поехать.
— Как желает ваше величество.
— Помоги надеть плащ. И набрось накидку. Ну, пошли, пошли. Ах, зачем я делаю это? Видно, все-таки во мне есть частица русской крови. Или окончательно обрусела тут. Поступаю не по уму, а по веленью сердца…
Вышли, как вчера, по крутой потаенной винтовой лестнице. На дворе, в саду было даже зябко. Ветерок от пруда раздувал легкие полы их плащей. Влажность воздуха явно возросла, как перед дождем.
Сели в коляску. Кучер не спеша тронул.
Я вчера волновалась меньше — ехала для выполнения человеческого и державного долга. А сегодня отчего-то сильно переживаю. Сердце бьется. Может, оттого что предчувствую: вероятно, нынче я в последний раз увижу Бецкого? Не потянет ли он меня за собой в могилу? Нет, Иван Иванович — человек не роковой, глаз его не тяжелый. Жалкий, исхудавший старик — я же видела. И бояться его не след. Раз на похороны решила не ехать, так хотя бы так побуду с ним накануне смертного часа. Главное, что никто не узнает. Или тайное всегда делается явным? Только кто расскажет? В Королеве уверена, как в себе самой, а возница нем.
Де Рибасы тоже будут молчать. Разве кто из слуг? Надо наказать Насте, чтобы сделала им внушение. Коль распустят язык — могут оказаться в местах не столь отдаленных. За распространение ложных слухов о ее величестве.
Вот ужо и Фонтанка. Кажется, доехали. А дождя-то нет. Зря Протасова беспокоилась. Не успеем вымокнуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Чуть ли не в дверях их встречала мадам Де Рибас с заплаканными глазами.
— Что, Bibi?
— Очень худо, матушка-императрица. Счет уже идет на минуты.
— Он в беспамятстве?
— В основном.
— Надо поспешать.
Сбросив плащ на руки Протасовой, устремилась вслед за Анастасией. В спальне генерала был такой же гнетущий полумрак. Пахло какими-то лекарствами и как будто бы уже тленом. Бецкий с желтым, безжизненным лицом, с резкими от свечки чертами, утопал в подушках и, пожалуй, спал. Государыня села рядом в кресло. Тихо проговорила:
— Спите, Иван Иваныч?
Умирающий не пошевелился.
— Господи, неужто? — обернулась она к сопровождавшим ее дамам. — Дайте зеркало!
Побежали, принесли — в золоченой оправе с ручкой, атрибут будуара. И приблизили к носу и губам старика. Зеркало слегка запотело.
— Дышит!
— Слава Богу, дышит!
Облегченно перекрестились.
Самодержица распорядилась негромко:
— Можете идти. Я хочу побыть с ним одна.
Поклонившись, обе удалились, затворив за собою двери.
Наступила полная, гробовая тишина. Приглядевшись, Екатерина увидела: в вырезе рубашки Бецкого бьется жилка. Значит, был еще действительно жив.
Помню, он явился разгневанный:
— Что вы делаете, мадам? Как ни относиться к Петру Федоровичу, он есть император российский.
— Коронации его еще не было.
— Не имеет значения. Перестанет быть императором, только если сам подпишет акт отречения.
— Вот и убедите его.
— Я? Но он меня может не послушать.
— Убедите, как сможете. Коль подпишет акт, беспрепятственно выедет в Голштинию. А иначе никто здесь не поручится за его безопасность.
Бецкий поразился:
— Вы способны на физическое устранение мужа?!
— Я-то нет, но кругом меня слишком уж горячие головы…
— Вы обязаны их остановить.
— Я? Кому-то что-то обязана? Ne vous oubliez pas, monsieur Betzky![55]
— Извините, ваше величество. Но мой долг был предупредить. И мой долг — находиться рядом с императором.
— Значит, не поможете мне?
— Я попробую убедить его отречься. Это максимум, что в моих силах.
— Ина том спасибо.
Император отрекся… Я назначила Бецкого личным секретарем…
Генерал закашлялся и открыл глаза. Пожевав губами, еле слышно спросил:
— Кто здесь?
— Я, Екатерина.
— Катя… — улыбнувшись, обмяк. — А какое нынче число?
— Тридцать первое августа на исходе.
— Значит, завтра осень?
— Получается, так.
— Лето кончилось… Всё кончается… Вот и жизнь моя тоже… — Он вздохнул. — Но не жалуюсь, нет. Старики должны умирать, молодые должны заступать их место. А иначе мир остановится. Остановка — гибель. — Помолчал. — Ты меня похоронишь в Невской лавре?
— Ах, не будем об этом, Иван Иваныч!..
— Отчего ж не будем? Дело житейское. Я хотел бы знать.
— В Невской лавре, возле Благовещенской церкви.
— Это хорошо. Там уютное место. — Опустив веки, он слегка захрапел.
Накануне его 75-летия распорядилась отчеканить большую золотую медаль с профилем Бецкого. И еще с надписью: «За любовь к Отечеству». Кое-кто в Сенате вздумал возражать — мол, беспрецедентный случай, на монетах, медалях принято чеканить профили царей. Я уперлась. Те подумали: кто ее знает, может, он действительно ей отец? И, ворча, согласились. Что ж, медаль была вручена на торжественном заседании Сената…
Неожиданно генерал спросил:
— Отчего пахнет курагой?
— Курагой? — вздрогнула императрица. — Я не слышу никакой кураги.
Умирающий приподнялся на локтях, и его лицо исказила злость: