Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

Гримм писал ей в частности (по-французски): «Город наш бурлит, как и прежде. Невозможно понять, кто чего добивается, и порой буквально на двух соседних площадях можно услышать прямо противоположные лозунги, что нередко выливается в уличные драки. Несмотря на строгости, вплоть до смертной казни за учинение беспорядков и сопротивление властям, мало кто стесняется в действиях и словах. А принятие Конвентом новой Конституции лишь усугубило взрывоопасность ситуации: роялисты, осознав, что легально к власти они теперь не придут и монархию не вернут, судя по разговорам, начали копить силы для переворота. В город стягиваются войска во главе с небезызвестным Вам Буонапарте. Он клянется, что поддерживает Конвент, но никто не знает, что на самом деле на уме у этого маленького тщеславного корсиканца. Бедная Франция! Бедная старушка Европа! До чего докатилась ты к исходу галантного XVIII века?!»

Бобринского волновали исключительно собственные проблемы: он хотел жениться на баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штернберг, дочери коменданта Ревельской крепости[46]. Уверял, что любит ее безмерно, и она его тоже, и просил благословить и позволить приехать в Петербург, хоть на несколько дней, ибо он в дальнейшем собирался проживать с молодой супругой в замке Обер-Пален в Лифляндии.

А король Густав IV сообщал, что весьма благосклонно отнесся к предложению ее величества о возможном его бракосочетании с ее высочеством великой княжной Александрой Павловной. Но поскольку он еще не достиг совершеннолетия и такие вопросы вынужден решать, согласовывая их с регентом, герцогом Зюдерманланским, то и просит разрешения им вдвоем посетить Россию для знакомства с невестой, шведско-русских переговоров на высшем уровне, а затем, не исключено, обручения молодых.

Отложив письма и сняв очки, государыня погрузилась в раздумья. Волновал даму не король — будущая партия ее внучки, Шурочки, представлялась делом решенным; волновал не сын — кажется, проект поженить его с младшей сестрой Елизаветы Алексеевны, маркграфиней Баденской, не удался; волновал Париж. Революционная Франция представляла угрозу миропорядку. Да, конечно, в России революция невозможна — нет общественной силы для нее (третьего класса, о котором прожужжал все уши Бецкий), но идеи, идеи будут развращать умы поколений. «Конституция! Равенство! Республика!» Наши дворяне учатся в Европе. Завезут; завезут заразу. И остановить это невозможно. Если только не остановить саму Францию. И вернуть там всё на круги своя. Пусть парламентская, конституционная, но монархия. Только так, как в Англии, Швеции, Голландии. А для этого и нужен Суворов. Он одним ударом завоюет Париж. Главное — направить его полководческий гений в нужное русло. На Париж и Константинополь, а не на Москву или Петербург. Нам военный переворот ни к чему. И диктатор Суворов тоже никого не устроит.

На письме короля Густава самодержица начертала: вице-канцлеру Безбородко — подготовить ответ за моей подписью с приглашением посетить Россию в будущем году. На послании сына вывела резолюцию: Завадовскому — разрешить женитьбу, он уже взрослый человек, волен распоряжаться собственной судьбой.

Бросила перо и опять задумалась.

Хочет жениться — пусть женится. Запрещать не могу, даже на правах матери и императрицы. Может быть, со временем сделаю его наместником в Курляндии. Неплохое местечко, между прочим, и вблизи Питера. Бог с ним, с Бобринским, вообще. Что греха таить, я плохая мать. То есть никакая. Дети волновали меня всегда в последнюю очередь. Только с точки зрения престолонаследия. Павла не люблю — потому что, во-первых, слишком напоминает Петра Федоровича, во-вторых, потому что соперник, вечный мой укор, что не отдала ему власть. Бобринский мне мил, но не более того; я заботилась о его образовании, покупала ему имения и крестьян; но общение с ним мне неинтересно; в сущности, чужой — нет, скорее, чуждый человек. Я его не растила и не знаю привычек, забот, умонастроений. Переписку вела через третьих лиц — Бецкого, а потом Завадовского. Точно так же с Тёмкиной. Тоже не растила; выдала замуж — и слава Богу. Дети — побочный продукт моей жизнедеятельности. Убивать жалко, но и дело иметь с ними скучно. А порой головная боль. Внуки — совсем другое. Сашку обожаю. Костю — меньше, но все равно. Лишь на них надеюсь. Новое поколение — новые горизонты. Им ваять XIX век. Наш XVIII был галантный, гламурный. А каким будет XIX? Механический — паровые машины, новые пушки, воздушные шары? Станут ли люди такими же механическими, очерствеют, охладеют к опере, балету, любви? Будут не любить, а только совокупляться для продолжения рода? Бр-р… Я надеюсь, что нет. Люди остаются людьми при любых обстоятельствах. Бецкий, подружившись с Дидро, Руссо и Вольтером, начитавшись их книжек, был уверен, что просвещение сделает людей лучше. Безусловно, грамотный человек лучше дикаря. Больше похож на человека, чем на скотину. Но по сути — такой же. Пьет, дерется, сквернословит, тратит деньги при их наличии, отдается страстному вожделению. Человек будет человеком даже на воздушном шаре. Это хорошо и плохо одновременно. Хорошо — что не сделается сам механизмом. Плохо — что не сможет никогда вытравить из себя зверя…

Мысли ее оборвали братья Зубовы — Валериан и Платон. Младший брат был по виду намного мягче и в свои 24 года походил на 17-летнего подростка; портила его деревянная нога, на которую молодой человек наступал еще с трудом, опирался на палку. Тоша, выше Валериана на целую голову, вел себя покровительственно, словно опекун или же родитель. Поздоровались, приложились к ручке, попросили выслушать. Старший развернул географическую карту Кавказа с нарисованными синими стрелками — наступлением Ага Магомет-хана. Доложил, что еще немного, и пойдет битва за столицу — Тифлис. Если Валериан не выедет на театр военных действий немедля и не приведет на подмогу царю Ираклию русские войска, дело будет проиграно.

Самодержица, подумав, ответила:

— Я боюсь, что дело уже проиграно. — Провела ладонью по карте. — Сведения ваши двухнедельной давности. Где сегодня персы, мы теперь не знаем. Может быть, Тифлис уже пал. Или же падет за те две недели, что займет поездка Валериана Александровича. Больше, больше двух недель, ибо двинуть наши войска с ходу не получится. Словом, о подмоге Ираклию речь уже не ведем. — Тяжело вздохнула. — Но дальнейшие планы строить надо. Отогнать Ага Магомет-хана мы обязаны. Слышали о его зверствах? Мне писали доверенные лица. Чтобы овладеть целой Персией, он приказывал разрушать города противников. Умертвлять всех мужчин и глумиться над женщинами. Угонять детей в рабство. А слепого и дряхлого правителя Хорасана, сдавшегося без боя, так пытал расплавленным свинцом, чтобы выведать, где сокровища Надир-шаха, что несчастный умер. Нам такой сосед ни к чему.

Младший Зубов, взволновавшись рассказом императрицы, с пафосом воскликнул:

— Я готов исполнить волю вашего величества! Только прикажите!

— Хорошо, хорошо, голубчик. Отправляйся вскорости на Кавказ, ознакомься с состоянием нашей армии, проведи рекогносцировку и потом доложи нам во всех подробностях. С тем, чтобы будущей весной взяться за осуществление плана.

В разговор вступил и Платон:

— Я считаю, ограничиться отвоеванием одной Грузии мы не можем. Всем известно, что Ага Магомет-хан — скопец, у него нет прямых наследников. Этим надо воспользоваться, чтобы посадить на персидский трон своего человека, дружественного России. Я имею в виду племянника Магомет-хана, Баба-хана, человека образованного, умного, пишущего стихи. С ним вполне реально договориться.

Государыня кивнула с улыбкой:

— Да, скопцы долго не живут…

— Можно и помочь ему отправиться в мир иной: подослать в его окружение верного нам турка или перса…

— Было бы неплохо.

— Лишнего России не надо, но уж Грузия, Бакинское и Дербентское ханства, Карабах и Талышские горы — наши!

— Ох, уж ты замахнулся, Платон Александрович! — продолжала веселиться Екатерина.