Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы - Салли Ландау

под Мишу. А все прощались с ним, как с Мишей. Это было очень страшно. Воспаленный мозг ждет, что вот сейчас откуда-то появится Миша и скажет: “Ребята, что это с вами? Не я же лежу в гробу! Перестаньте плакать! Мне завтра партию играть!” Но Миша не появлялся, и кто-то, напоминавший Мишу, продолжал лежать в гробу, и все прощались с ним, как с Мишей…

А дальше – калейдоскоп каких-то реальных и в то же время нереальных видений… Я часто вижу во сне Мишины похороны и, когда просыпаюсь, не могу понять: эти сны – воспоминания о реальных событиях или те события были сном?..

… Мы сидим в еврейской общине, крепко держась за ру- ки, словно вцепившись: Геля, Жанночка, Гера и я…

Нашего Миши больше нет…

… Алик Бах рыдает: “Саллинька, неужели он умер…”

… Женя Бебчук изо всех сил пытается не плакать и шепо- том дает кому-то какие-то распоряжения…

… На мне темные очки. Они закрывают распухшие от слез глаза, которые и без них все равно ничего не видят, кроме Миши… Нет, не Миши…

… Высокий плотный человек: “Салли, я Вас не узнал…” Это Володя Багиров.

… Саша Замчук, который познакомил нас с Мишей. “Вот видишь…” – растерянно и словно извиняясь за что-то, го- ворит он.

… Яшина женщина… Теперь Яшина вдова…

… Гипслис… Радко Кнежевич, который время от времени повторяет: “Вот и нет Мишки…”

… Кобленц, совершенно убитый, произносит что-то на полуеврейском, полурусском языке…

… Много и совсем незнакомых людей, и знакомых, полу- забытых, которые приходят, словно призраки прошлого… Много людей, но мне кажется, что мало… И опять я думаю, что хоронят не Мишу, потому что на Мишины похороны должен прийти весь мир…

Гроб опускают в землю…

… Рахманинов, Рахманинов, Рахманинов. ЕГО любимый Рахманинов, который с того дня вызывает сразу только одну ассоциацию – Мишины похороны…

… Потом квартира на улице Горького. Словно ничего и не изменилось… То же столпотворение людей. По-моему, даже кто-то “блицует”, “обзванивая” друг друга и вспоминая, как это делал Миша… Курят… Словно ничего и не изменилось… Только не пожалуется на дым Ида и не смахнет пыль с портрета доктора Нехемии Таля… Не проскочит в свою комнату с очередной “жертвой” Яша… Не уронит пепел на доску Миша и не крикнет Роберту: “Джек! Принеси нам пепельницу!” Потому что нет больше в этой квартире Иды, нет Яши, нет Роберта… И нет Миши… Никогда им уж больше не быть в этой квартире…

… И опять мы рядом. Словно четверо сирот – Геля, Жан- ночка, Гера и я… А у Жанночки вчера был день рожденья…

… Гера очень тепло говорит о Карпове, который всех на ноги поднял, чтобы организовать транспортировку гроба из Москвы в Ригу…

ОТРЫВОК ИЗ ИНТЕРВЬЮ, ДАННОГО АНАТОЛИЕМ КАРПОВЫМ Б. ДОЛМАТОВСКОМУ ДЛЯ “ШАХМАТНОГО ВЕСТНИКА” (1993 г.)

Б.Д.: Анатолий Евгеньевич, какое место в Вашей жизни занимает Таль?

А. Карпов: С Михаилом Нехемьевичем нас связывало мно- гое. Он был моим тренером на матче с Корчным в Багио. Потом, правда, он болел за Каспарова и даже помогал ему. И если бы он был другой человек, то это бы как-то запомнилось. Но Таль был Талем.       Очень жаль, что его нет с нами. Это был фантастический человек, и до конца жизни, даже будучи совершенно больным, он играл блестяще.

Ему можно завидовать белой завистью.

… И опять – Рахманинов, Рахманинов, Рахманинов…

… Я вернулась в Антверпен, где и живу по сей день Со смертью Миши у меня начался новый, другой период моей жизни… Миша когда-то безуспешно пытался обучить меня шахматной игре. Я оказалась бездарной ученицей, но запомнила, как ходят фигуры, запомнила кое-какую терминологию. Так вот, со смертью Миши миттельшпиль как-то сразу перешел в эндшпиль. Иногда этот эндшпиль я считаю безнадежным…

Умом я понимаю, что Миши НЕТ, но все время такое, о котором я уже говорила, неотступное ощущение, что он где-то играет в каком-то очередном турнире, но почему-то не звонит больше. Часто ловлю себя на том, что жду его звонка… И иногда звонок раздается, я хватаю трубку и слышу: “Рыжик?” Поразительно похожи голосовые интонации Миши и нашего сына. Даже не по себе становится… А вот привычное “Саська! ”– я больше не слышу. Даже Геля, которая при жизни Миши тоже называла меня Саськой, теперь говорит мне только “Саллинька”… “Почему не Саська? Почему ты называешь меня Саллинькой?” “Саллинька, – говорит Геля, – Саськой ты была для Миши и, пока он был жив, для меня – тоже… А теперь ты – Саллинька…”

Я часто вижу сны, сны-воспоминания. Тематика ностальгическая. Эти сны мне не досаждают. Наоборот, иногда я ложусь спать и “заказываю” себе сны: вот бы увидеть…

…Мы гуляем по Риге втроем – Миша, Булочка в коляске и я… Коляска югославская. Миша привез, когда Гера родил- ся… Я – как Снегурочка: белые сапожки и белая шубка… Миша привез… Мы гуляем, а люди оборачиваются – слышу: “Таль! Таль!” А Миша говорит им: “Это – моя Саська и наш Гусеныш, наша Булочка!”…

… Упаковываю чемодан для Мишиной поездки и кладу туда записку: “Привезти для МИШИ туфли такого-то раз- мера и костюм такого-то размера. Мишенька! У тебя один- единственный костюм!” И подчеркиваю… Миша берет че- модан и напевает: “Я сказал тебе не все слова…”

… Рядом Ида. Она лежит на больничной койке под пор- третом Нехемии Таля. Ида шепчет мне: “Доченька, умоляю тебя – не забывай Мишеньку…”

… На другой койке Джо. Он пришел в сознание: “Сал- линька! Радость-то какая! Миша занял в блице первое место!”

… Почему-то рядом Василий Васильевич Смыслов: “Вот Вы бросили его, и он начал пить”.

… И Гера. На руках у него маленькая Мишель (Миська!). Гера говорит: “Мамуля! Какая ты счастливая! Какие пре- красные люди тебя окружали…”

Такие или похожие полусны-полувоспоминания посе- щают меня в разных сочетаниях. Просыпаюсь, долго вхожу в действительность… И думаю: “Кто же это запрограммировал в мою жизнь Мишу? Кто вонзил в нас две стрелы, связанные у оперений невидимой нитью? И нельзя вытащить эти стрелы… А если и можно, то только вместе с душой… И нет ли закономерности в том, что Миша сказал мне не “все слова”. Ведь и я тоже так и не сказала ему “все слова”… Да и все любящие люди не успевают при жизни сказать друг другу “все слова”… Аосказать, наверное, можно только ТАМ.