Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы - Салли Ландау
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миша брал с собой Джо на каждую партию. Джо было очень тяжело, но об этом знал только он один. Он даже ска- зал Мише: “Я профан в медицине, и этим пользуются врачи, заставляя покупать дорогие лекарства и делать сложные исследования. Они просто выкачивают из меня мой капитал”. Реплика Миши: “Со мной та же история”.
Джо был в ужасе от того, сколько Миша курит, да еще “балуется со стаканчиком”. “Он убивает себя! – сокрушался Джо. – Он не имеет права думать только о себе! Он осиротит человечество!” Миша уже тогда, в Ленинграде, выглядел не лучшим образом. Но если раньше, на фоне шумных успехов, его внешность казалась эпатирующей пикантностью гения, то теперь, когда фанфары отгремели, когда он устал от болезней и постарел, когда появились новые, молодые, модно одетые шахматисты, внешний вид Таля представлял собой печальное зрелище… Понимал это Миша или нет? Думаю, что понимал… Однажды, когда я просто накричала на него за его безобразное отношение к своему здоровью, к своему внешнему виду, он сказал с грустью: “Саська… Мне абсолютно все известно… Впереди нет никаких приятных неожиданностей… Я доигрываю безнадежный эндшпиль… Но у меня есть надежда еще немного похулиганить… На реванш уже нет времени. Буду “возить” до мата”.
Миша, как уже упоминалось, очень дружил с доктором- онкологом Гершановичем, и в Ленинграде он попросил его посмотреть Джо. Гершанович проконсультировал Джо и, оставшись со мной с глазу на глаз, спросил: “Салли, я должен сказать тебе правду?” “Только правду!” – ответилая. “У Джо очень здоровое сердце, и он очень крепкий, очень выносливый… Поэтому даю ему еще лет пять…” Но всю правду он сказал Мише: Джо не протянет и года…
Я, конечно, отдавала себе отчет, что Джо смертельно болен, но поверить в это не могла. Так уж устроен человек – безосновательно, без всякой логики он продолжает надеяться… На какие-то скрытые резервы организма, на живительную силу новых лекарственных препаратов, на молитву… А скорее всего, в безнадежных ситуациях он надеется на чудо. Я не представляла, что наступит день, когда Джо не будет. Я упорно не верила, что судьба, подарившая мне во второй половине жизни такое спокойствие и радость, у меня все вдруг отнимет. Когда Джо становилось хуже, я старалась, чтобы ни одной минуты он не оставался один, и ждала и ждала, когда наступит улучшение. Наступала ремиссия, он вставал с больничной койки, и мы укатывали с ним то к морю, то к Мише на очередной турнир – я успокаивалась… И постепенно убеждала себя в том, что вот и наступило выздоровление, вот меня Бог и услышал. И уже рисовала радужные планы на будущее, загадывая на пять, на десять лет вперед…
Но в тот же момент изнутри начинала долбить холодная безжалостная мысль: какие пять лет? какие десять лет? скоро, совсем скоро его НЕ БУДЕТ. НЕ БУДЕТ. НЕ БУДЕТ…
Потом снова в мозгу поселялось оптимистичное, успокаивающее: чепуха! все будет хорошо! есть высшая справедливость!..
Мы с Мишей имели большой разговор о Джо, обо мне, он просил меня серьезно отнестись к существующей ситуа- ции. “Саська, – говорил он, – Джо безнадежен. Он умрет, как ни печально. Начинай привыкать к тому, что ты его по- теряешь. Подумай о себе, о своем здоровье. Подумай о будущем”. Я не помню, чтобы Миша когда-нибудь говорил так серьезно. Теперь мне кажется, что говоря тогда о Джо, он имел в виду и себя самого…
Давая срок в один год, Гершанович не ошибся. Последние месяцы Джо лежал дома. Он не хотел оставаться в боль- нице… Морфий уже не снимал жутких болей, а лишь глушил сознание…
Незадолго до смерти я вошла в его комнату. Он вдруг от- крыл глаза и сказал: “Ты всегда любила ездить на Новый год в Италию, в Испанию… На Пасху – в Израиль… А вместо того тратишь все свои силы, чтобы еще лишний день удержать меня на этом свете… Не мучайся… Отпусти меня… Ты молодая, красивая… Ты еще найдешь хорошего человека… А я о тебе позаботился… И еще я знаю, что на мою могилу будешь приезжать только ты…”
Джо умер в хороший солнечный день… Уже вечером по- звонил из Союза Миша. Его звонок очень поддержал меня. Он утешал, как мог, и в конце разговора сказал: “Бедная моя, я знаю, как тебе тяжело, но и ты знай: твой Миська – всегда с тобой, и он полон сил и здоровья…”
Гера в те дни впервые гостил у меня в Бельгии. С большим трудом ему удалось продлить срок пребывания еще на не- сколько дней, чтобы помочь мне похоронить Джо. Потом была шива (еврейский вариант поминок). Собралось несметное количество людей. Гера ухаживал за мной, обслуживал и обносил собравшихся, а я сидела оглушенная уколами. Когда мы остались с Герой вдвоем, я сказала: “Все, сыночек, жизнь закончилась. Мне уже сорок девять лет. Второго Джо не будет, а все остальные слетятся на мои деньги, как мотыльки на огонек…” Гера вскочил, забегал по комнате, чем очень напомнил Мишу, и почти закричал: “Как тебе не стыдно так говорить! Бог наградил тебя способностью любить и быть любимой! И он не оставит тебя! А кроме Бога отнять твое никто не может! Есть ты, а значит, есть я и есть папа!”
После смерти Джо я не могла найти себе места. Антвер- пен казался мне вымершим и опустевшим. В доме я не могла находиться долго. Я страдала бессонницей, а в коротких промежутках забытья во сне ко мне приходил Джо и умолял поехать с ним в Италию… Сон так явствен, что я просыпалась, и первым моим желанием было желание собрать чемодан с вещами для предстоящей поездки… Это было мучительно. Мне казалось, что я схожу с ума.
Джо, конечно же, обеспечил меня. Я стала владелицей кое-какой недвижимости. Но из меня бизнесмен, как из зайца волк. Едва я попыталась проявить деловую активность, как меня очень прилично “кинул” один ловкий греческий авантюрист… В суде мне сказали, что, даже если его отловят и я выиграю дело, денег мне не видать, как своих ушей, так как взять с него будет нечего – он все переписал на подстав- ных лиц, и единственным утешением для меня может послужить только его тюремное заключение… С того момента стараюсь не влезать ни в какие дела…
Не знаю, как бы
