Энн Виккерс - Льюис Синклер

— Вы ведь знаете, что я во многом не разделяю ваших взглядов, капитан Уолдо. Однако, мисс Виккерс, в его словах много справедливого. Мы все любим придумывать новые психологические теории, но, как сказал Шекспир или кто-то там еще: «Не кляче Практике с Теорией тягаться скакуном». Прошу вас, капитан, познакомьте мисс Виккерс с миссис Битлик и с девушками и покажите ей, куда повесить шляпку.

От ярости Энн охватил столбняк, который, очевидно, придал ей почтительно-идиотский вид, ибо капитан Уолдо не без одобрения посмотрел на нее и сказал:

— Знаете, сестренка, может, вы тут у нас научитесь уму-разуму, хотя вы и теряли зря время в своем колледже… Энкер! ЭНКЕР!!! — проревел он не своим голосом.

Негр-йривратник появился в кабинете, словно комический слуга в фарсе.

— Слушаю, сэр, капитан Уолдо!

— Отнеси сумки и прочие пожитки мисс Виккерс в спальню надзирательниц, да пошевеливайся!

— Слушаю, сэр!

Привратник смотрел на чернозубого желтолицего великана с таким благоговением, с каким верующий взирает на святыню. Трудно сказать, которое из трех здоровых чувств: тошнота, страх или жажда убийства, — охвативших Энн, было сильнее. Все они до такой степени смешались и перепутались, что, поднимаясь с места в ответ на приглашение капитана Уолдо: «Пошли, сестренка», — она все еще не могла вымолвить ни слова.

Выйдя за дверь кабинета, капитан Уолдо, хихикая, сказал:

— Знаете, я ведь вовсе не обязан ездить на станцию за каждым бандитом! Черта с два! Я здесь хозяин, а не кто-нибудь! Но когда привозят отпетого убийцу, просто самому интересно!

ГЛАВА XXIV

В дальнем углу роскошного мраморного вестибюля, словно попавшего сюда из отеля для промышленных магнатов и вымогателей высокого пошиба, находилась низкая дверь отнюдь не гостиничного вида — стальная дверь, утыканная стальными болтами. (Энн в конце концов пришла к выводу, что единственным назначением этих болтов было придавать двери гнусный вид.) Капитан Уолдо помахал связкой ключей с важностью, с какой чиновники всегда помахивают связками ключей, и, отперев эту дверь, провел Энн в коридор с цементным полом и серыми кирпичными стенами, скудно освещенный маленькими электрическими лампочками, сплошь засиженными мухами. Коридор напоминал огромную канализационную трубу. Потом они поднялись по винтовой лестнице, проложенной в толще цементной стены, словно на маяке.

— Постойте! — пропыхтел капитан Уолдо. — Хочу вам кое-что показать! Мужчины сейчас в мастерских или на ферме, так что вы можете заглянуть. — Он говорил таким тоном, словно угощал ее конфетами. — Вообще-то вам не полагается заходить в мужское отделение. Но один раз я вам позволю.

Он снова торжественно помахал ключами, отпер еще одну стальную дверь и пропустил Энн на площадку из рифленого железа с узором в виде крошечных выпуклых ромбиков. Энн в изумлении закинула голову. Они стояли в самом центре здания, построенного в форме огромной буквы Y. Каждое ответвление было футов триста в длину и пятьдесят в ширину. В середине этого сооружения находился круглый зал, потолком которого служила крыша здания. Из зала открывался вид на камеры с решетками вместо дверей, расположенные в три яруса по обе стороны каждого ответвления. Стальные решетки на дверях камер блестели, как стойки с винтовками в бесконечном арсенале. Сверкающие линии решеток надвигались на Энн, словно в кошмарном сне художника-кубиста.

Человек не может жить в этой многоярусной клетке. Это все равно что жить в динамо-машине!

Рядом с этим сверкающим сталью решеток Большим Каньоном известные Энн прежде маленькие тюрьмы — домики Восточного Женского приюта, стальные и деревянные клетки Грин-Вэлли — казались уютными, как мансарды старинных особняков.

От запаха пота, кухни, уборной, помоев, дешевого трубочного табака, раздавленных тараканов и карболки июльская духота становилась еще более невыносимой, но расходившиеся во все стороны полосы стали казались холодными, как лед. Энн содрогнулась.

— Ну как, шикарно? — сказал капитан Уолдо. — Тысяча шестьсот камер. Просторно, а? Из них всего только в трех сотнях сидят по двое. — Капитан любовался решетками с гордостью царя Соломона, созерцающего своих тысячу шестьсот отпрысков. — Да, сэр! Вот где настоящая тюремная реформа! Самая прочная сталь, какая есть в продаже!

По коридору, в котором они стояли, шатаясь, плелось какое-то подобие человеческой фигуры — небритое, землисто-бледиое, дряхлое существо в рваном, некогда черно-красном полосатом халате и в зеленоватой фланелевой пижаме.

— Добрый день, капитан! Добрый день! Добрый день! Какая у вас тут славная девочка! Да, сэр, славная девочка! Поди сюда, крошка! — Старик подкрадывался к ним бочком, размахивая своими щупальцами.

— Пошел вон, папаша, а не то я спущу на тебя собак!

Капитан Уолдо проговорил это без всякой злобы, но старик тотчас же заковылял прочь, многозначительно подмигивая и поглядывая на Энн через плечо. Поманив Энн обратно к лестнице, капитан Уолдо ухмыльнулся.

— Презабавный старикашка: мы почти не заставляем его работать, хотя он неплохой уборщик — отлично подметает коридоры. И, позвольте вам заметить, если кто меня слушает и выполняет все мои приказы, так это он! Да, сэр! Ходит за мной, как побитая собачонка!

— А за что он сюда попал?

— Говорят, что-то у него было с его собственной дочкой, а потом соседи донесли, будто он убил ее ребенка. Наверняка все это враки. Прекрасный, послушный старик! Хотя говорят, будто однажды пришлось влепить ему сто плетей — еще когда он первый срок отсиживал.

— Ах вот как! Первый срок. Когда же это было?

— Еще до меня… впрочем, постойте… лет пятьдесят пять назад. Но с тех пор он у нас исправился.

Они поднялись еще на два стальных пролета, спустились по двум пролетам вниз, прошли еще по одному, похожему на канализационную трубу коридору и очутились в женском отделении, занимавшем три яруса в конце одного из ответвлений гигантской буквы Y. С этого места тюрьма не производила такого подавляющего впечатления, как из круглого зала. Здесь было всего восемьдесят камер и сто заключенных — в девятнадцать раз меньше, чем в мужском отделении. Подавляющего впечатления это зрелище не производило, нет, но когда Энн шла по пустым коридорам мимо пустых цементных камер со стальными решетками вместо дверей, ей стало просто страшно. Обстановку каждой камеры составляли двухъярусные нары, сделанные из стальных труб, расшатанная табуретка, колченогий столик, жестяной таз, жестяной кувшин и большое жестяное ведро — все убранство в комнате женщины на пять, десять, сорок лет жизни.

По проходу между рядами камер шныряли тараканы, а один раз над головою Энн прошмыгнула огромная крыса. Как и в мужском отделении, коридор был пропитан запахом карболки и пота.

— Черт бы побрал этих грязных лентяек! Никак не заставлю их вывести клопов! — весело заметил капитан Уолдо. — А теперь смотрите. Вот четыре камеры для смертниц — отдельное помещение в конце коридора. Со специальной лестницей в подвал, прямо к виселице. Очень удобно, если надо казнить женщину. В камерах смертниц мы разрешаем арестанткам держать фотографии — конечно, только близких родственников, и притом не больше двух. Надо же как-то подбодрить их напоследок! Вот сюда.

Еще раз взмахнув ключами, он открыл помещение с четырьмя камерами. Здесь, как ни странно, царила невероятная суматоха. Два здоровенных стражника в синих форменных куртках с медными пуговицами заталкивали в камеру что-то вроде бешеной собаки, которая, кусаясь и царапаясь, пытается выбраться из мешка. Энн узнала негритянку-убийцу Лил Хезикайя. Со старухи сняли платье из черного атласа и соломенную шляпку и облачили ее в полосатую бумажную форму, застиранную до того, что она приобрела цвет высохшего кухонного полотенца.

— Посадите ее на место, ребята, — небрежно бросил капитан Уолдо стражникам. — Фотографии и отпечатки пальцев сняли? Эй! Не давайте ей так брыкаться! Что это с вами, ребята? Неужто вы испугались черномазой старухи? Хватайте ее за ноги! Вот так!

Заперев решетчатую дверь, один из стражников осклабился и сказал:

— Да, сняли со всех сторон. Ей-богу, не завидую той надзирательнице, которая будет сажать ее в ванну. Не иначе как старая чертовка спятила!

И тут, преодолев свой столбняк, Энн наконец сказала то, что пыталась сказать уже несколько раз:

— Она вовсе не сошла с ума, капитан Дрингул! Она просто перепугана.

Ш 253

•- Знаю, знаю, детка. Сейчас она успокоится. Привыкнет. Впрочем, мы все равно быстренько стащим се вниз и повесим, так что это не так уж и важно. А такие часто чумеют. От страха не понимают, что сделать они все равно ничего не могут. Но потом они замолкают, вон как та старая идиотка. Мы с ней порядочно повозились, зато теперь она ведет себя как следует и сидит тихо.