Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин

раненого орла, чей страх и стремление к свободе должны отождествляться с чувствами Горянчикова и Достоевского[433]. Но есть и другая, менее воодушевляющая история, с которой Горянчиков также себя отождествляет. Я имею в виду главу «Акулькин муж», единственный рассказ среди десятков в этой книге, который имеет заглавие и выделен в отдельную главу. Очень короткая, эта глава включает и рассказ Горянчикова о том, как он случайно подслушал эту историю; Достоевский в этой вставной новелле, где ее герой, Шишков, убивает из ревности жену (как и Горянчиков), намечает связь героя истории с автором мемуаров[434]. Шишков, убийца и рассказчик истории, также похож на Горянчикова физически. Шишкову, как и Горянчикову, около тридцати лет; редактор-повествователь сообщает во «Введении», что, когда он познакомился с Горянчиковым, тот был «лет тридцати пяти» и, как и Шишков, маленького роста, худой[435]. Духовно, однако, они очень разные. Вот как описывает Горянчикова редактор-повествователь:

Если вы с ним заговаривали, то он смотрел на вас чрезвычайно пристально и внимательно, с строгой вежливостью выслушивал каждое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом вашим задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну, и, наконец, отвечал ясно и коротко, но до того взвешивая каждое слово своего ответа, что вам вдруг становилось отчего-то неловко и вы, наконец, сами радовались окончанию разговора. Я тогда же расспросил о нем Ивана Иваныча и узнал, что Горянчиков живет безукоризненно и нравственно <…> что он страшный нелюдим, ото всех прячется, чрезвычайно учен, много читает, но говорит весьма мало и что вообще с ним довольно трудно разговориться. <…> К тому же у нас все знали его историю, знали, что он убил жену свою еще в первый год своего супружества, убил из ревности и сам донес на себя (что весьма облегчило его наказание). На такие же преступления всегда смотрят как на несчастия и сожалеют о них. Но, несмотря на всё это, чудак упорно сторонился от всех и являлся в людях только давать уроки[436].

Вот Шишков в описании Горянчикова:

Был он небольшого роста, худощавый; глаза какие-то беспокойные, а иногда как-то тупо задумчивые. Случалось ему что-нибудь рассказывать: начнет горячо, с жаром, даже руками размахивает – и вдруг порвет али сойдет на другое, увлечется новыми подробностями и забудет, о чем начал говорить. Он часто ругивался и непременно, бывало, когда ругается, попрекает в чем-нибудь человека, в какой-нибудь вине перед собой, с чувством говорит, чуть не плачет… На балалайке он играл недурно и любил играть, а на праздниках даже плясал, и плясал хорошо, когда, бывало, заставят… Его очень скоро можно было что-нибудь заставить сделать… Он не то чтоб уж так был послушен, а любил лезть в товарищество и угождать из товарищества[437].

По темпераменту Горянчиков и Шишков противоположны. Сделав двух героев похожими физически и поместив их вместе в «рассказ» – такое жанровое определение имеется в подзаголовке главы «Акулькин муж», – Достоевский заставляет вдумчивого читателя сравнивать двух женоубийц. По своей структуре, со вступлением-пояснением, рассказ напоминает рамочные повествования Тургенева. Отличается же он тем, что Горянчиков подслушивает исповедь Шишкова, а не предлагает собственную. Однако сама повествовательная структура, как и поведение Горянчикова в рассказе, предполагают глубокое сходство между двумя персонажами. Избранный Шишковым собеседник – «угрюмый педант, холодный резонер и дурак с самолюбием» Черевин – «совершенно равнодушен» к его рассказу. Но Горянчиков, случайный слушатель Шишкова, прилагает огромные усилия, чтобы его услышать. Поначалу он не может разобрать, о чем они говорят, но внимательно вслушивается, пока не начинает их понимать. Понятно, что его внимание возрастает по мере того, как он понимает, что Шишков тоже убил жену в приступе ревности и гнева. Из «Введения» мы знаем, каким вдумчивым слушателем был Горянчиков; как и в тургеневских рамочных повестях, он занимает в рассказе созерцательное повествовательное пространство, тогда как Шишков – человек действия, исповедующийся в силу внутренней необходимости и в том же импульсивном состоянии, в котором совершает прочие поступки. Как рассказчик истории Шишков должен вновь погрузиться в собственное прошлое, но его мечтательное настроение, в отличие от вдумчивости Горянчикова, отстраненно. Шишков признается в убийстве, не раскаиваясь в нем. Единственным признаком его покаяния становится сама его исповедь, которую он, несомненно, не первый раз судорожно повторяет; равнодушный Черевин, его нынешняя аудитория, разумеется, его к этому не принуждал и не провоцировал. Мы знаем, что Горянчиков также чувствовал потребность в исповеди. Разбирая бумаги, из которых он извлек «Записки из Мертвого дома», редактор-повествователь обнаружил среди них «повесть» с «какими-то странными, ужасными воспоминаниями, набросанными неровно, судорожно, как будто по какому-то принуждению»[438]. Конечно, это признание Горянчикова в убийстве, вырвавшееся у него, но не опубликованное редактором. Можно предположить, что рассказ «Акулькин муж», надежно удаленный от Горянчикова, но составивший часть его воспоминаний о жизни в остроге, занимает в тексте место написанной им интимной исповеди. Как только это становится очевидным, мы понимаем, что внимательный слушатель Горянчиков находится по отношению к исповеди Шишкова в том же положении, какое занимает созерцательный, рефлексивный человек в рамочных повестях Тургенева по отношению к собственному импульсивно-непосредственному прошлому.

Чистое раскаяние, как правило, молчаливо; исповедь, выходящая за рамки простого подтверждения вины, всегда становится самооправданием, так как объясняет, как могло совершиться неправомерное действие. Собственная исповедь Горянчикова могла быть до полной непонятности искажена его раскаянием в содеянном; Шишков спокойнее, он более склонен к самооправданию, и потому его рассказ яснее. Между строк его рассказа мы ощущаем, что чувство вины в нем поверхностно, что в рассказчике нет свободы. По отношению к Шишкову Горянчиков занимает такое же положение, как его сознание по отношению к собственным поступкам, совершенным, подобно Шишкову, под властью страстей, ему не понятных. Горянчиков винит себя в своем преступлении, а Шишков – нет[439]. Достоевский предлагает сложный параллелизм, делая Горянчикова и Шишкова физически похожими, но духовно противоположными.

В психологическом реализме исповедь необходима, она представляет собой прямое высказывание субъекта. Проблема, конечно, заключается в том, что откровенная публичная исповедь в такой же степени составляет акт самооправдания, как и рефлексии[440]. Писатели могут исповедоваться во всем, скрываясь за собственным текстом, и именно так поступают представители русской психологической школы. Говоря голосами других, автор может высказать правду, которую он, возможно, узнал из самоанализа, без характерных для открытой исповеди жалоб. Вероятно, именно мастерское использование Достоевским механизма «рефлексии» сделало его особенно внимательным к тому, чтобы очистить свои произведения от субъективности и