Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лео покачал головой. Он подумал о Гонзо и сказал себе, что никогда бы его не выдал, что бы тот ни натворил. Попытался бы уговорить сдаться, а там… Интересно, отец пробовал вразумить Нила?
– Чарторыйский, конечно же, ничего не сказал… – обреченным тоном заключил он. – Не мог погубить свою репутацию. Бросил живопись, Нью-Йорк и отгородился от мира.
Отец смотрел на Лео сочувственно и печально.
– Нила терзало чувство вины, – сказал старик. – Он не мог работать, совсем перестал спать, с каждым днем все больше употреблял. Два года спустя свел счеты с жизнью.
«Если Нил Гринанн застрелил Франсуа-Ксавье Демарсана, а позже покончил с собой, значит преследователь (или преследовательница) Лоррен – не убийца ее отца. К чему эта ложь? – спросил себя Лео и сам ответил на вопрос: – Чтобы отвести подозрения от другого человека… Чтобы преступника искали в Нью-Йорке, а не в Париже!»
О Сьюзен можно забыть: у нее не было никаких причин привлекать к себе внимание.
Лео вспомнил, как Лоррен сказала о сталкере: «У него великолепный французский…»
Получается, этот человек – француз?
– А моя мать? – спросил Лео, возвращаясь к главной теме.
Глаза Рассела снова наполнились слезами, рука затряслась, и несколько капель виски пролились на колени.
– Когда отец Лоррен погиб на тротуаре перед галереей, твоя мать, его… любовница, была с ним. Она запаниковала, решила, что Нил будет стрелять и в нее, кинулась бежать через улицу и попала под автобус.
– Господь милосердный… – прошептал Лео.
В этой истории слились воедино трагедия, любовная драма и миф. В ней присутствовало нечто универсальное и одновременно жуткое, переворачивающее душу. Это была история его матери, о существовании которой он и не подозревал.
– Я потерял любимую жену, лучшего друга и разлюбил живопись, – продолжил свой рассказ Рассел. – Но у меня остался ты. Я был нужен тебе и не мог дать слабину. Потом в нашу семью вошла Эми. Она вернула мне вкус к жизни, а тебя воспитала как собственного ребенка. Эми считает тебя своим сыном, Лео, она спасла нас – и тебя, и меня…
– Ты должен нас ненавидеть, – сказала стоявшая на пороге комнаты женщина.
Лео обернулся. Посмотрел ей в лицо и спросил себя, как много она успела услышать. Много, судя по мертвенной бледности лица и ослепшим от слез глазам. Лео раздирали противоречивые чувства: гнев на тех, кто так долго скрывал от него правду о прошлом, боль из-за предательства родных и стыд за боль, которую он им причиняет, вороша дела давно минувших дней. Мать, незнакомая ему женщина, была мифическим существом, одним из бесчисленных призраков города Нью-Йорка. Настоящая мать стояла сейчас перед ним, но он не мог не злиться на узурпаторшу и всеми фибрами души ненавидел отца, соучастника обмана. Неужели они думали, что его чувства изменились бы, знай он правду? А что было бы, не ввяжись он в расследование вместе с Лоррен?
Мгновение спустя он схватил шарф, куртку, свистнул Оревильи и выскочил из дома. Продышаться. Охладить голову. Но с вопросами он не закончил, пусть не надеются…
44
Это те, кто ошибается, те, кто падает,
Это те, кто никогда не выигрывает…
Крис де Бург, «The Snows of New York»[175]
Это случилось около шести вечера.
На улице стемнело. Они объехали Манхэттен и Бруклин, и Лоррен чувствовала себя счастливой, хоть и устала до невозможности. Несколько часов в компании брата и Гонзо помогли ей забыть страх. Они выходили от «Каца»[176], где Димитри и Гонзо едва не разыграли знаменитую сцену из «Когда Гарри встретил Салли», в которой Мег Райан имитирует оргазм, поедая знаменитый бутерброд «Пастрами Каца», но в последний момент передумали, сообразив, что служащие вынуждены терпеть подобные представления по десять раз на дню. На тротуаре лежал снег, они шли к лимузину, пытаясь не упасть, и тут к ним подошел бездомный.
– Найдется монетка?
Человек был в бесформенном грязном пальто, сальных черных митенках и капюшоне поверх бейсболки. Он хромал и опирался на клюку, как опереточный пират, видимо для придания большей жалостливости образу.
Димитри сунул руку в карман, и Лоррен улыбнулась: брат никогда не отказывал сирым и убогим.
Он протянул бомжу монету, тот шагнул вперед с протянутой рукой и в ту же секунду уронил в снег костыль. Гонзо проводил его взглядом, потратив одно-единственное лишнее мгновение: когда он поднял глаза, незнакомец уже обхватил Лоррен за шею одной рукой, а другой прижал к ее боку оружие.
– Дернетесь – и я ее убью.
В Любероне было за полночь, когда они вернулись в дом. Мать Лоррен вела «санбим-альпин» с поднятым из-за дождя верхом. Поль-Анри, зная, что не сядет за руль, щедро угостился вином за столиком шеф-повара Эдуара Лубе[177] в «Домен де Каплонг», в Боньё.
Она ела лангустина на гриле, он – изумительный слоеный пирог с молодой куропаткой, приправленной можжевельником. Франсуаза бо́льшую часть времени молчала, что более чем устраивало Саломе: в кои веки он мог спокойно наблюдать за работой кухонных бригад, наслаждаясь изысканной едой и смакуя тонкие ароматы.
Они холодно пожелали друг другу спокойной ночи, и Поль-Анри отправился на второй этаж, в свою комнату с кованой кроватью, хрустальной люстрой и кафельным полом. Ему всегда нравился этот дом на юге страны, который Франсуа-Ксавье Демарсан купил в 1980-х и собирался превратить в палаццо, но, к счастью, не успел сделать капитальный ремонт. По завещанию дом отошел Франсуазе, хотя пара давно развелась.
Поль-Анри вышел на балкон и закурил «гавану».
Сырой воздух, ветер и шум дождя проникали в комнату, но его это не волновало. Саломе был совой и решил почитать, достал из чемодана «Большого Мольна», первое издание 1913 года, выпущенное Emile-Paul Frères, загасил сигару, вернулся в комнату и сел на кровать, поближе к ночнику, с намерением до утра наслаждаться книгой.
Так прошла минута, от силы две.
Комар…
Проклятущее насекомое пищало прямо ему в ухо, наплевав на январь и забыв впасть в спячку. Друзья, жившие в Пятнадцатом округе Парижа, не раз жаловались ему на нашествие зимних комаров, но в своей квартире Поль-Анри их не встречал. Он увидел незваного гостя в верхнем углу на потолке, поискал, чем бы его изничтожить, кинул тапочку – и промахнулся. Пискун летал по комнате и как будто дразнил Человека, потом приземлился на абажур с кисточками. Поль-Анри подкрался и согнал его, махнув второй тапкой. Он не хотел рисковать, боясь разбить